Он не сказал девушке, куда скрылся его друг. Как он мог так поступить!
Входная дверь распахнулась, и из здания вышла грузная женщина.
– Второй пикетчик отправился по делам недолгим, но очень необходимым.
Все мы люди, и ничто человеческое нам не чуждо... – поспешил заверить лейтенант.
– Полчаса назад, когда я входила, вы мне то же самое говорили.
Он до сих пор не вернулся? – поинтересовалась женщина.
– Диарея, – пожал плечами Володя.
Он не хотел больше разговаривать с чьей-то мамашей и вообще не хотел разговаривать, но в окне показалась до боли знакомая физиономия в колпаке. Она так и выглядывала наружу, интересуясь происходящим на улице, то ли по чьему-то заданию, то ли ублажая извечное женское любопытство.
Смурной отвернулся и обратился к колонне:
– Вам нужно так увидеть боль мою?
Извольте.
Но не пеняйте, люди, не пеняйте.
Бог видит, избежать хотел бы я войну.
Не нужно вам?
Ну что ж, тогда сражайтесь.
В доказательство своих слов Владимир Эммануилович привстал с холодного камня ступеней и сделал выпад на колонну, подсмотренный в фильме про трех мушкетеров. Колонна проигнорировала сей грозный жест, однако женщина шарахнулась в сторону, словно это на нее покушались. Стороной обойдя лишившегося рассудка парня, она торопясь засеменила восвояси.
Светлое видение вышло из дверей довольно-таки быстро, словно и не навещало никого. Строки, продиктованные Володе сердцем, коснулись и ее слуха.
– Чье это творчество? – полюбопытствовала она. – Эти стихи я впервые слышу.
– Они мои, – зардев, тихо признался Смурной.
Девушка впервые заинтересованно посмотрела на молодого человека, отметив, что он очень даже ничего, если не брать в расчет очки и отсутствие намека на мышцы. Зато лицо очень вдохновенное.
– Как интересно, – Люда смело подошла к лейтенанту и без ломаний, излюбленных современными представительницами женского пола, присела рядом на ступеньке. – Прочтите что-нибудь еще.
В душе Володя возликовал. Мир сразу стал розовым-розовым, с вкраплениями золотого, грудь наполнилась незнакомым, однако приятным и щекочущим чувством. Хотелось петь, стоять на голове и читать Велимира Хлебникова.
Вскочив с места, лейтенант элегантно оперся о колонну, приняв позу оратора Древней Греции, воздел руку к небу и начал:
– Золотописьмом тончайших крыл...
Он читал много. Время словно замедлило свой бег, замерло и прислушалось к музыке стихов. Володя был в ударе. Люда, склонив немного набок голову, внимательно слушала, временами чуть улыбаясь, а временами большие глаза ее цвета утреннего неба подергивались дымкой задумчивости. Мимо проходили люди, белые колпаки устали маячить у окна, но Смурной этого не замечал. Он жил поэзией, кожей ощущал ее, вдыхал ее пьянящий запах.