Данила вдруг вспомнил о недоеденной хлебной лепешке с медовым нутром.
— Нет, нет — только без хлеба. Если можно, я лучше слижу весь мед, а хлеб тебе оставлю, — быстро сказала девчонка и заерзала на своей ветке. — Мне обязательно нужно хоть каплю меда, иначе я к утру состарюсь и растаю. Хотя бы грамм сто…
«Мысли читает… — с тоской подумал Данила. — Ведьма. Надо уходить…»
— Нет-нет, уходить не надо! — взвизгнула девчонка, всплеснув руками — тоненькое тело, потеряв равновесие, скользнуло вбок… Данила не стал смотреть, как ведьма падает с дерева прямо ему на голову: непослушная кобыла получила небывалый по силе удар пятками в пах и, ослепнув от боли, прыгнула вперед… Уже за спиной Данилы что-то негромко стукнуло оземь; пригнувшись и приподняв на руке щит, не оглядываясь и стараясь не думать вслух, он проскакал без остановки с триста шагов и опустил наконец поводья. Страшный игольчатый шар устало опустился в траву. «Ужас какой, — подумал Данька. — В этом лесу полно нечисти».
— Сам ты нечисть, — обиженно хмыкнул травяной голос за спиной, всего в нескольких шагах! Данька рывком обернулся, занося для удара руку с цепом — и едва не задел девчонку по носу концом дубины: она сидела совсем рядом верхом на бесчувственном от ужаса Волчике и сосредоточенно грызла ноготь на мизинце. — От нас, полудениц, еще никто не умирал. А я теперь и вовсе безобидная, потому как прогнали меня из тусовки. Поясок украли, и все мое волшебство на этом закончилось… Дай меду, а?
На миг Данила всерьез задумался, не лучше ли сразу с размаху опустить железный шар на эту поникшую белокурую головку — без лишних слов, от греха подальше. Всего мгновение он промедлил, осознавая, каким образом девчонка очутилась в седле: когда Данила сорвал в галоп свою лошадь, она упала как раз на Волчика, привязанного к кобыле сзади и невольно подставившего ведьме свою широкую спину… Только на миг Данька задержал в воздухе десницу — и тут ведьмочка вдруг подняла лицо и нашла его взгляд в тесных прорезях личины. Прозрачно улыбнулась и робко помахала ладошкой незнакомому мужику в панцире и тупой железной маске. На узком запястье мягко звякнули какие-то цепочки и сети, паутинковые нити браслетов — странный ветер, невесть откуда поднявшийся в ночном лесу, отвел от ее лица золотистые кудряшки, и Данила замер.
Он понял, что может влюбиться.
И вздрогнул: что-то горячее тотчас мелькнуло в воздухе, резануло в глаза — и, беспомощно брякнув, отскочила от его шлема бронзовая личина, будто сорванная хлестким ударом когтистой лапы. Скользнула по складкам плаща вниз, в траву…