Зеле-е-о-ные вишни
Ай все девки вышли
Маю маю маю… зе-ле-но!
Душу прихватывает нежно-обещающе, будто весна идет — по-детски раздетая, пухленькая-голенькая, с васильками в волосах… Но почему маю-маю? Откуда весна — май давно позади, в разгаре зелено-цветастые вьюги июня… Но крепче песня, и вскоре понятно, что… нет, не май, дети мои, но — маета, истома, измывающая, издевающе-раздевающая, сладко ломающая сила зеленых вишень, воложных веток — изымающая, вытягивающая силы в медовую лень, в густейшую патоку-негу и теплую люто-злющую силку-любовь…
Ай-лю-ли, лю-ли, купаленка, ох, темная ночка.
Моя дочка, моя дочка, ой, в садочке моя дочка
Рвет цветочки, вьет веночки во садочке моя дочка.
Го-о-ре! Сегодня купалка, назавтра межень…
За-а-втра! Завтра будет дочке горький день…
Откуда берется у них это горе, горе в каждой праздничной песне? Вы послушайте звуки — как они умудряются светиться и торжествовать при такой звенящей немощи в, душе, при такой щемящей грусти в голосе?..
Окарины одноголосые, тупоклювые глиняные птички, знающие только одну ноту, целуются с девками в губы, пищат и щекочут воздух… А вот слышите перелив переборчивый, быстрый — это многоствольные дудочки-кувиклы, у каждой из тростиночек свой звук, и поди разбери, отчего считается позорным для мужчин дудеть на кувиклах… Ясные, как рассвет, звоны пыжаток выпрыгивают из общего пульсирующего гула и писка, как коростели из жаркой травы, но выше и солнечнее взлетают переливчивые жавороночьи жалобы жалейки — бьется и трепещет маленький язычок в деревянных трубках с коровьим рожком внизу… У жалейки шесть крошечных дырочек — вот тоже забавная игрушка: как ни накрывай розовыми пальчиками дырочки, все равно одна отверстой остается и оттуда сипит теплым духом, и пищит призывно… а дуть нужно сильно, не всякий мужик сдюжит, но «на Купалу девки злы», по поговорке «волков задирают»: озверелые, веселые ходят, в одних исподних рубахах, и дуют вовсю — аж волосы приподнимаются, развеваясь от силы, да щеки алеют и долго звенят от вибрации губы.
А вот тоскливый, тянущий, влекущий и какой-то светло-грустный вой козы, похожей на мягкое сердце с тремя трубками-обрубками, торчащими из кожаного меха: движется и дрожит, как живая… У плачущей козы рожек нету, а рожки живут отдельно — два выдолбленных древесных кусочка сложены и претуго обмотаны берестой… если из сухого можжевельника долбить, то рожок подлиннее будет и ной его сумрачнее, как тоска ночная в животе; а маленький березовый визгуночек поет светло-солнечно, играется точно хороводная любовь — чистая, бес поцелуйная, полудетская зазнобочка под сердечком…