– Как раз это он сказал мне, когда я учил арабский.
– Здесь я с ним согласен. Терпеть не могу арабов. Во-первых, все они педерасты.
Мы почти пришли к моему дому. Перед тем как расстаться, мы решили выпить вместе и уселись на террасе кафе.
– Нас не так уж плохо кормили сегодня, – сказал Саксель, возвращаясь к графине.
– Я в этом ничего не понимаю, – признался я, – мне показалось, что хорошо.
– Вот видите, может быть, как раз здесь мы особенно отличаемся от теософов и прочих аналогичных сект, а также от пацифистов, которые, как правило, вегетарианцы, а также от коммунистов, которые живут бедно, едят плохо и, следовательно, не могут судить о еде; мы не аскеты, как говорил Жорес. Его убили недалеко отсюда. Совпадение.
Из темноты вынырнул нищий с почтовыми открытками. Мрачный, впавший в маразм, он бормотал:
– Смилуйтесь над старым тружеником, смилуйтесь над старым тружеником. Я сорок лет проработал в одной конторе, месье.
– Ну и зря, – сказал Саксель, – видишь, что с тобой случилось.
– У меня было два сына, их убили на войне, месье.
– Они сами были в этом виноваты.
– Почтовую открытку, месье, почтовую открыточку.
– Спасибо, я никогда не посылаю открыток.
– Эй, бродяга, – сказал неожиданно появившийся официант, – оставишь ты этих господ в покое?
– Слушайте, я вас разве звал? – спросил Саксель. А потом старику:
– Выпьете с нами стаканчик, а?
– С величайшим удовольствием, месье, с величайшим удовольствием.
И сел.
Официант, исчезнув на секунду, вернулся с хозяином.
– Мы сожалеем, месье, но мы не можем обслуживать этого…
– Вы принесете ему то, что он закажет, – сказал Саксель.
– Нет, месье. Мне очень жаль, но…
– Какой позор, – воскликнул Саксель, – это такой же человек, как и мы! Он имеет право пить, если его мучает жажда. Революция 89 года по вас плачет, да, по вас с вашим толстым брюхом.
Вокруг нас образовалась толпа; местные проститутки, шоферы такси с соседней стоянки, разные ночные жители – все нас одобряли. Хозяин капитулировал. Нищему принесли стакан красного вина. Жестикулируя в попытке что-то объяснить, он его опрокинул. Нужно было заказывать другой. Он рассказывал нам, как его выставили за дверь конторы, в которой он проработал сорок лет. Саксель попытался втолковать ему некоторые методы классовой борьбы, но старик к своему бывшему хозяину не питал ничего, кроме любви. Сакселю стало противно. Я встал. Саксель тоже встал. А тот не хотел уходить. Он снова и снова начинал рассказывать свою историю. Саксель бросил деньги на стол, и мы ушли.
На следующий день без всякого конкретного повода я направился к площади Республики. Было около полудня. Я заметил Англареса – одного, на террасе знакомого кафе. Он увидел меня и дружески поприветствовал. Я подсел к его столику. Пока я раздумывал, что бы мне выпить, он улыбался сам себе, протирая стекла пенсне. Потом он взглянул на меня – и снова я заметил странное выражение его взгляда, но он тут же изменил его, словно снял маску, и надел пенсне.