Ирина зашла внутрь и долго смотрела, как пухлая продавщица сноровисто разбрасывает булки и буханки по полкам. Она и не думала ничего просить, но продавщица, глянув на нее, недовольно сказала:
– Иди, иди отсюдова. Нечего тут попрошайничать.
Ирина повернулась и пошла прочь, поняв только одно – что стоять здесь ей нельзя. Она уже дошла до выхода, когда женщина опять окликнула ее:
– Эй, ты, ну-ка постой! На вот тебе…
Выйдя из-за прилавка, она сунула Ирине румяный, мягкий батон и подтолкнула к двери. Стоя под навесом и глядя на косые струи дождя, Ира откусывала хлеб большими кусками и, давясь, торопливо глотала. Четверть батона она припрятала, хотя ей очень хотелось доесть и его. Но она поняла, что завтра здесь может быть другая продавщица и она окажется не такой доброй. Нужно было подумать о том, где взять еды.
Со следующего дня посетители кладбища могли видеть у входа женщину неопределенного возраста, с землистым лицом, сутулую, которая молча стояла, положив возле ног невесть откуда взявшуюся коробку из-под конфет «Баунти». Коробка была совершенно неуместна для подаяния, но женщина этого не замечала. Она кланялась каждому, кто бросал какие-нибудь деньги в коробку, и смотрела перед собой невидящими глазами.
Поначалу Ирину пытались гнать местные нищие, но ей повезло – ее взяла под свою защиту Марья-искусница, толстая гнусавая баба лет пятидесяти, быстро передвигавшаяся на инвалидной коляске. Она сразу поняла, что новенькая не в себе, и взяла ее в оборот – привела в свой закуток, одела, как полагается (на голову – черный платок, на ноги – стоптанные кроссовки), научила креститься. С тех пор Ирина приходила ночевать к Марье-искуснице в ее убогую конуру, а днем стояла на своем обычном месте около ограды, крестясь и отбивая поклоны. По вечерам она шла на свои могилы, пока Марья-искусница распоряжалась собранными ею деньгами – покупала в магазинчике бутылку портвейна и немудрящую закуску, а безмозглой девке, к которой она даже привязалась, – хлеба и чего-нибудь пожрать попроще.
Такая простая жизнь продолжалась до тех пор, пока однажды около Ирины не остановился приличного вида парень и, присмотревшись к ней повнимательней, не ахнул:
– Ирка! Елки-палки, Ирка Шемякина! Ты что, не узнаешь меня? Я Алеша. Алеша Тихонов.
Он смотрел на нее во все глаза, качая головой. Оживившиеся нищие подошли поближе, а Марья-искусница, почувствовав невнятную угрозу, подкатила к парню.
– Вы, молодой человек, кем ей приходитесь? – лицемерно улыбаясь во весь беззубый рот, спросила она.
– Я ей прихожусь одногруппником, – ответил парень, покосившись на калеку. – Ирка, да что с тобой случилось?