– Не по Закону поступаешь, Змей! – вскричал Потап. – За девицами подглядывал, пруд высушил, в лесу потраву учинил, а теперь еще и речи поганые ведешь, невинных девиц смущаешь!
– Эти девицы невинные сами кого хочешь засмущают речами вольными, – проворчал Старшой.
– И корову, корову мою утащил! – добавила Елена, не покидая безопасного места за спиной заступника.
Две Змеевы головы повернулись влево и посмотрели на третью. Озорник, проклиная себя за любовь к молочным продуктам и не вовремя проснувшуюся независимость, попытался оправдаться.
– Я просто за титьки никогда не держался, – промямлил он, – потренироваться хотел.
– Что?!! – Потап ринулся на Змея Горыныча, но благоразумный царь снова удержал его от смертоубийства.
– Лети-ка ты, Змей, восвояси подобру-поздорову, – сказал он примирительно, но голосом твердым, что сталь булатная. – Не отдам я тебе дочерей, и баста!
– Так нам не для этого, – смутилась та голова, которую звали Умником. – Нам для компании.
– Не отдашь?! – угрожающе переспросил Старшой, перебивая младшего брата.
– Нет! Это мое последнее слово. – И Вавила в подтверждение крепкой решимости топнул ногой.
– Тогда я сам возьму! – взрычал Старшой, не ожидавший отказа.
– Тогда готовься к войне! – не менее грозно рыкнул воевода Потап.
– К партизанской, – нехорошо ухмыльнулся Умник.
– Ну и партизань сколько тебе влезет! И подарки твои нам без надобности, – рассердился Вавила, – забери-ка ты их!
Змей сгреб сундук, взмахнул крыльями и взмыл в небо. Царь-батюшка проводил его взглядом, потом, повернувшись к дочкам, приказал:
– А ну марш в светелку, и чтобы носа оттуда не высовывали!
– Батюшка, – попыталась подлизаться Василиса Премудрая, но разгневанный родитель был непреклонен:
– Я не только ваш батюшка, я вам еще и царь! Потап, проводи их до светлицы, да и охрану на дверях поставь надежную!
И тяжко Вавиле было смотреть, как дочки его дуются, но тут он тверд был. Понял вдруг царь, что безопасность и здоровье детей ему гораздо важнее, чем их мимолетные обиды да капризы. Он был непреклонен, и потому все три царевны под охраной дружинников отправились в девичью светлицу.
Светелка эта была уютной да прибранной. Напротив двери – широкое окно, из него вид на главную улицу. У окна стояла широкая лавка, накрытая лоскутным одеялом. Справа в ряд три кровати поставлены – все с пуховыми перинами, атласными одеялами и горами пышно взбитых подушек.
Вдоль другой стены – сундуки с платьями и маленькие столики для рукоделия. На одном столике книги стопками высились, ниток да ткани там никогда и не было. Другой стол, что Марье Искуснице принадлежал, напротив, шитьем да вышиванием перегружен был. Там еще и законченное кружево лежало, на которое Елена Прекрасная облизывалась, да никак не могла выпросить у сестрицы. А столик Еленушки был уставлен бутыльками и баночками, шкатулочками и ларцами. Еще к ее столику персональное зеркальце прикреплено было. И за уши Елену было от того зеркальца не оттянуть. Все она перед ним сидела, личико свое прекрасное составами разными мазала, белилась-румянилась да брови собольи жженой палочкой подводила.