– Мне сейчас некогда думать. Ты можешь ответить на вопрос?
– Нет у него никого. Когда ты приедешь?
– Может быть, скоро. – Китаец переложил трубку к другому уху. – Где живет Пляц?
– Зачем тебе? – недоуменно спросила Наталья. – Надеюсь, ты не собираешься вызывать его на дуэль?
Китаец промолчал, и она, немного помешкав, все же назвала адрес.
– Когда ты найдешь бумаги?
– Тебе не придется долго ждать. Можешь готовить деньги. Пока.
– Я жду.
Китаец положил трубку и прислонился к спинке дивана. С кухни доносились звон посуды и Лизино бормотанье. Он закурил. Когда сигарета догорела почти до самого фильтра, он бросил ее в пепельницу и направился в прихожую.
– Танин, ты куда? – встревоженно спросила Лиза, выскакивая из кухни.
– Жди моего звонка, Лизок.
Она поджала губки и молча наблюдала, как он одевается. Когда за ним захлопнулась дверь, она села на диван, скрестив руки на груди, и уставилась на каплю лиловой краски на полу.
Мороз крепчал. Дул ледяной северо-западный ветер, как в литавры ударяя в не облетевшую кое-где листву, почерневшую и точно панцирем покрытую подмороженным снегом. Китаец поднял воротник куртки.
В салоне «Массо» было тепло и комфортно. Он запустил двигатель и несколько минут сидел с незажженной сигаретой в руках. Потом плавно надавил на педаль акселератора и тронулся с места. За окном авто поплыли ранние декабрьские сумерки. На фронтах перекрестков, улиц и площадей мрак боролся с призрачным лунным сиянием снега. Две эти стихии – обволакивающе-темная и свинцово-ясная – проникали в грудь Китайца тоскливой музыкой заглушенной грезы.
По Чапаева он доехал до Ильинской площади и продолжил углубляться в Заводской район. Пляц, судя по адресу, который дала ему Наталья, жил около Комбайна. Через двадцать минут Китаец затормозил у старого трехэтажного дома, напоминавшего затерянный среди фабричных труб, бараков и наштампованных в большом количестве гипсобетонных домов «строителей коммунизма» островок буржуазной неги. Дом походил на особняк, выдержанный в лучших традициях модерна. Может, когда-то, Китаец не мог с точностью утверждать, в этом элегантном трехэтажном доме жил какой-нибудь богатый фабрикант. Конечно, времена гордого могущества этого изящного Левиафана миновали. Его благородное чрево заселили простые и не очень простые семьи. Но каковы бы ни были их доходы, вряд ли они могли бы представлять собой что-то значительное по сравнению с теми мифическими капиталами мифического фабриканта, о котором Китаец почему-то думал сейчас с тоскливой нежностью. Бесспорно, он понимал, что эксплуатация – дело мерзкое и отвратительное, что рабочий класс… и так далее, и тому подобное, но очарование этого «буржуазного гнезда» превалировало над всеми марксистско-ленинскими выкладками.