«Горе мне! погиб я!»
(Ис. 6:5).
Когда мне было четыре года, я провел лето со своим отцом. В холле его дома стояла машинка для чистки обуви. В этой машинке был мотор с колесом, подбитым красным мехом с одной стороны и черным — с другой. Наверху находилась кнопка, и каждое утро, перед тем как отправиться на работу, отец нажимал на эту кнопку, и щетки начинали вращаться. Он вставлял свои ботинки в эту машинку и полировал их, затем вновь нажимал на кнопку, чтобы остановить машинку, и потом шел на работу.
Эта машина приводила меня в восхищение. Иногда случалось, что я сидел в холле, увлекаясь тем, что нажимал на кнопки, включая и выключая машину. Мне нравилось трогать щетки и ощущать их в движении, когда они вращались.
Однажды воскресным утром я проснулся раньше всех, и бродил по дому в поисках какого-нибудь занятия, боясь разбудить отдыхавшего отца. Итак, я устроился в холле и начал забавляться с этой машинкой. После того как я несколько раз включил ее и снова выключил, занятие наскучило мне, и я подумал: «Почему бы мне не почистить туфли отца?» Я тихонько открыл дверь спальни, на цыпочках вошел туда, взял его черные туфли и так же на цыпочках вышел и закрыл дверь.
Я знал, что ботинки будут действительно хорошо блестеть, если использовать немного крема для обуви. Крем у нас держали под раковиной в ванной комнате. Заглянув туда, я убедился, что на самом деле там стояла бутылка с жидким кремом для обуви. Вернулся с ним в холл. Не будучи вполне уверенным, в каком порядке надо было все делать, я был абсолютно уверен, что черный крем надо класть на черную щетку, и поэтому щедро вылил на нее значительное количество жидкости. Мне уж очень хотелось, чтобы туфли отца сияли самым лучшим образом. Затем я включил машину. Сначала она вибрировала, как неисправная стиральная машина, разбрасывая повсюду обувной крем. Затем начала вращаться с бешеной скоростью, распыляя черный крем ровным тонким слоем на стенах и потолке. Поняв, что произошло, я решил, что пора идти обратно в кровать. Быстро выключил машину, юркнул к себе в спальню и лег в кровать.
В доме жили еще мой родной брат и сводный брат, поэтому я успокаивал себя мыслью, что никто не узнает, кто учинил это безобразие, так как никто не видел меня.