– Да ну, – сказал Смолин, ухмыляясь. – Пустяки…
– Червонец, а больше ничего похожего не предвидится? Понравилось мне это дело: дуришь фраера без особого напряга и получаешь законный процентик… Слышь, а чернильница-то настоящая?
– Жди…
– Молодца… Так что, Червонец?
– Есть наметочки, – сказал Смолин. – Недельки через две, если карта ляжет и звезды благоприятно выстроятся, появится лох… Глыба, ты смог бы быть капитаном первого ранга в отставке? Орденов полна грудь, седины благородные… Речь должна быть правильная и культурная…
– Плохо ты меня, Червонец, знаешь… – Глыба повернулся к нему, откашлялся, приосанился и хорошо поставленным голосом, ничуть не похожим на свой обычный, произнес: – Безусловно, Арнольд Петрович, маргинальное начало в творчестве Вийона выражено ярко, но ошибкой было бы усматривать в нем доминанту… А?
– Блестяще, – сказал Смолин с искренним удивлением.
– А ты думал! Понимаешь ли, Червонец, щипачи вроде Кирпича, про которого кино, которые тянут кошельки в трамвае у пролетариата – сявки мелкие… Настоящие гомонки с хорошими деньгами всегда лежали по клифтам у людей благородных – и чтобы до сих добраться, не вызывая подозрений, нужно соответствовать… Я в пятьдесят восьмом катанулся в крокодиле Москва—Сочи, будучи как раз ленинградским кандидатом наук по этому самому Вийону… И ты знаешь, прокатило, до самого Сочи меня ни один терпила не заподозрил, а в Сочах я это дело еще неделю успешно продолжал… Так что за культурную речь не беспокойся… Слушай, чего бы еще туда плеснуть, чтобы вкус был понепонятнее?
– Лимонной кислоты пол-ложечки, красного перчику, – подумав, сказал Смолин. – В левом шкафчике.
– Ага, я помню…
Учтем, подумал Смолин, касательно кандидата наук – учтем, только реквизит следует продумать получше…
С Глыбой он прожил в одном бараке все четыре года второго срока – и присмотреться к нему успел. Старой закалки был уркаган, первый срок и впрямь схлопотавший еще при Сталине, карманник божьей милостью, если только уместно такое определение. Не зря ему еще в первые хрущевские годы дали кличку Ван Клиберн, в честь гремевшего тогда по всему свету пианиста. Вот только впоследствии пианист подзабылся, и, соответственно, новые поколения блатарей, отроду о нем не слыхавшее, кличку с бегом лет переиначили, сначала Ван Клиберн стал попросту Клибой, а там как-то незаметно и Глыбой… А лет пять назад с былым виртуозом стряслась нешуточная беда: повздорил во время очередной отсидки с какими-то сопляками-беспредельщиками, старых традиций не признававшими, и как-то так вышло, что в мастерской ему на руки грянулась железная заготовка в добрых полтора пудика. Только три пальца на левой руке остались в целости и сохранности, а остальные, хоть и избежавшие ампутации, срослись так, что