Рыбацкие снасти, в принципе, были Половцу не нужны. До лампочки ему была вся эта вонючая рыба. Но для того чтобы не вызывать лишних пересудов, надо было косить под охотничка-рыбачка. Он пошарил в сумке и достал бутылку водки. Сунул в карман куртки.
Часы показывали пять вечера. Сентябрьский день клонился к закату. Посвежело, с реки тянуло сыростью и холодком. Но небо оставалось ясным, только золотистый свет дня сменялся мягкими сине-фиолетовыми сумерками.
Половец спустился к пристани. Сунул леснику деньги за прокат моторки. Сел в лодку. С мотором он умел обращаться – он был вообще на «ты» с любой техникой, даже с магазинной сигнализацией, даже с кодовыми замками и новейшими противоугонными системами крутых тачек.
Мотор взревел, и лодка, разрезая реку как нож, рванула вперед.
– Легче на поворотах! – крикнул ему вдогонку отец лесника.
Он, наверное, думал, что Половец направится куда-нибудь далеко – к Синему озеру или, может, еще дальше, в места, любимые рыбаками. Но у Половца не было таких планов. Он правил на корме, оглядывая берега. Сосны, песчаник, а вон там болота. Лес уже весь в пятнах осени: красные ягоды рябины на фоне бурых стволов и оранжевой листвы. Темно-зеленая хвоя. И такая же темно-зеленая гладь реки. И никакого жилья, никаких следов человеческого присутствия.
Половец выключил мотор. Лодка покачивалась на воде. Тишина оглушала. Справа был заросший ольхой и камышами затон. Половец вытащил весла и направился туда.
Снасти так и остались лежать на дне лодки. Он даже не взглянул на них. Вытащил из кармана водку. Открыл, глотнул из горла. Потом глотнул еще и еще раз. По телу растеклось приятное тепло. В голове зашумело. Половец сидел, сгорбившись, на корме. Река тихо плескала в борт, словно нашептывая что-то. Над лесом рдел закат. В кустах пищала какая-то птаха. Скоро она улетит в теплые края и, может быть, окочурится в пути. А может, и вернется назад, совьет новое гнездо, выведет птенцов. Птаха-невеличка, безмозглая веселая потаскушка…
Половец снова глотнул из бутылки. И вспомнил ту, другую потаскушку из аптеки. То, что она шлюха, у него не было никакого сомнения. Все они потаскухи, все они шлюхи, бабы-подлюки, и все похожи одна на другую – и здесь, и там, и в Америке, и на Марсе, и в аду.
В аду, наверное, особенно. Перед глазами всплыли загорелой медузой ее груди. Те, что она так явно, так вызывающе демонстрировала ему там, в аптеке, в вырезе своей кофты. Как звать-то ее? Кажется, Анжела? Он попросил у нее таблетки от изжоги, а она дала их так, словно удивилась, что он так мало у нее попросил. Мог бы и большего попросить у этой сытой холеной бабы. Мог бы, и она намекала – взглядом, улыбкой своей – призывной, сучьей своей улыбкой, растягивающей накрашенные вишневым блеском губы. Мог бы, мог бы, мог бы все, да вот отчего-то не попросил. Ушел. Вернулся сюда, в этот лес.