Но не в офисе же у себя Лаптев заставит меня дожидаться ареста.
Позвольте-ка! Но искать-то меня начнут дома. Больше негде! Значит, нужно срочно отправить меня домой. И Лаптев кинулся осуществлять эту идею.
Я чуть не рассмеялась, когда поняла, что совершенно точно угадала ход его мыслей.
– Ну вот и все, деточка! – оживленно сообщил мне Лаптев после некоторого размышления. – Порадовала ты еще раз меня, старика. Ты справилась просто отлично!
Теперь я уже понимала всю двусмысленность этих фраз, и у меня холодок прошел по позвоночнику от этого «вот и все».
– Ты, наверное, знаешь, как приятно получать деньги за честно выполненную работу. Но тебе вряд ли известно, как приятно платить за отлично выполненное задание. И поверь, мне сейчас очень приятно отсчитывать эти купюры и передавать их тебе.
Он передал мне небольшую пачку пятидесятидолларовых бумажек.
– У вас больше нет для меня сегодня поручений? – спросила я.
– Есть, – ответил он. – Но это скорее просьба, чем поручение. Я хочу, чтобы ближайшие два-три часа ты была у себя дома. И ждала моего звонка. Да и отдохнуть тебе нужно, хоть немного. Я как раз обдумываю еще одно, не менее конфиденциальное поручение… Надеюсь, с ним ты справишься так же легко…
– Если оно будет вами столь же щедро оплачено, я с удовольствием его выполню, – заверила я Лаптева на прощание.
На самом деле я очень многое отдала бы за то, чтобы не видеть больше никогда его мрачную физиономию и не слышать его голос, от которого у меня теперь мурашки по коже бегали…
По-моему, он ничего так и не заподозрил. По крайней мере, ни его слова, ни его поведение мне об этом ничего не сказали.
Конечно, я не поехала домой. Мы с Николаевым договорились встретиться после того, как провернем эту небольшую инсценировку его смерти. Прямо к Николаеву я от Лаптева и направилась.
Вход в «Рампу» был уже блокирован службой охраны, в здание никого не впускали и не выпускали из него, но меня тут же пропустили и в сопровождении двух крутых ребят с автоматами проводили в кабинет к Николаеву. Оказывается, ходить под охраной не так уж и приятно. У меня было такое чувство, будто я иду под конвоем, словно меня не охраняют, а сторожат, чтобы я не сбежала. Мерзкое, надо признаться, чувство…
Николаев, когда я к нему вошла, сидел в глубокой задумчивости. Выпятив нижнюю губу, он почесывал нос мизинцем. В кабинете ничего не изменилось, никаких следов борьбы я не заметила, в нем был прежний деловой порядок. Только бронзовая ваза стояла не на том месте, где была раньше.
Увидев меня, Николаев не улыбнулся, не встал, даже не пошевелился, голову в мою сторону не повернул. Он только спросил: