— Вы считаете, что это необходимо? — спросила сидящая перед ним женщина, не спуская с него пристального взгляда.
Малькольм не мог говорить, он мог только сидеть и смотреть на нее.
— Вы когда-нибудь занимались психологическими исследованиями?
Он покачал головой.
— Вам полезно было бы прочитать эту книгу, — сказала она и, достав из складок плаща внушительных размеров том, подтолкнула книгу к нему через стол.
В первый раз после начала разговора ее взгляд отпустил его глаза, и, склонив голову, он прочел название: «Фантазмы живых» Герни и Подмора.
Он так долго сидел, склонив голову над книгой, что посетительница подумала, что ей придется прервать молчание, несмотря на всю нежелательность этого хода. Внезапно он поднял голову и посмотрел ей прямо в глаза.
— Я могу сказать лишь одно — простите. Я никогда не думал, что такое возможно.
Он снова склонил голову к книге, опустив ее так низко, что она совсем перестала видеть его лицо и видела лишь густую шевелюру седеющих рыжих волос.
— Этого никогда больше не будет, даю вам честное слово, — сказал он едва слышным голосом.
Затем неожиданно он выпрямился и посмотрел ей в глаза, и смерть стояла в его взгляде, ибо ему почудилось, будто изуродованное тело его дамы-мечты лежит сейчас в руках этой женщины. Но затем, увидев ее сходство с той, которую так любил, он ослабел. Она, казалось, напомнила ему умершую — не мог он ненавидеть женщину, которая была так похожа на его возлюбленную. С минуту он поколебался, пытаясь взять себя в руки, после чего, упершись локтями в стол, закрыл лицо ладонями.
— Я был бы весьма признателен, если бы вы ушли, — сказал он почти неслышно.
Он услышал, как она встала, услышал шаги по паркету и подумал, что она выходит из кабинета, но вместо этого почувствовал ее ладонь на своем плече. Он вздрогнул всем телом, впился ногтями в кожу на лбу, но больше ничем не выдал своих чувств.
Несколько мгновений она спокойно стояла рядом, и кровь застучала в его висках с такой силой, что ему показалось, будто глазные яблоки вот-вот лопнут, и он яростно прижал к ним ладони, стремясь изгнать ее из мыслей и с глаз долой. Он оцепенел, как цепенеют люди, попав под тяжелую бомбардировку, но в то же время весь он был словно один обнаженный страдающий нерв. Он не мог двинуться с места. Он знал, что его самоконтроль рухнет, едва он попытается заговорить. Он мог только сидеть без движения и терпеть, дожидаясь, пока она уйдет.
Он услышал ее голос — глубокое низкое контральто, бархатистое, как ее глаза, и оно затронуло его так, как никогда не трогала величайшая в мире музыка. Оно походило на колокольный звон, звон по умершим. Он чувствовал, как его самоконтроль слабеет. Если еще хоть на миг она затянет игру на его чувствах, он закричит, как кричат люди на хирургическом столе, когда их терпению приходит конец.