— Так ведь я только и делаю, что все читаю, читаю, уже устал читать. Все равно истина не прочитывается, — сказал Петька, всмотревшись укоряющими глазами в портрет Ивана Федоровича.
— Не прочитывается? — Иван Федорович дрогнул рукой, в которой зависла трубка. — А ты попробуй почитать еще.
— Я не знаю, что делать: все читаю, читаю, уже устал читать. Читай не читай: все равно истина не прочитывается, может, дать ей отдохнуть, тогда она выползет сама? — спросил Петька, вскинув красивые глаза на бюст Ивана Федоровича.
— Не может быть, что не прочитывается, — Иван Федорович заерзал на постели. — Могу я попросить тебя почитать еще немного?
— Я все читаю, читаю, уже устал читать. Все равно истина не прочитывается, сказал Петька, взглянув заплаканными усталыми глазами на икону Ивана Федоровича.
— Не прочитывается? — Иван Федорович сплюнул табачную слюну и посмотрел на круги, расходящиеся по тихой воде бухты. — А ты попробуй почитать еще.
— Ди Хефтихкайт фон Ницшес Фрауэнлихкайт ист айн ауф айнен анайнгештанденен Найд гезетцтер Штопфен: айн Ман кан кайнен Оргазмус фортойшен. Зайн Штифт мус шрайбен одер зих альс импотент эрвайзен.
— Хорошо, хорошо! Еще!
— Фюр ден деконструктивен Философен, дер йеглихе (фаллогоцентрише) Зеензухт нах айнер трансцендентен Вархайт альс Уршпрунг одер Эндпункт земиотишер Ферхальтунген фюр потенциэль «зимптоматиш» хальт, нимт дер Штиль дер Фрау айнэ экземплярише Квалитэт ан, да зайн Штиль ан ди Абхэнгихкайт фом Штилус одер Штилетто дес Фаллус гебунден бляйбт.
— За… замечательно… давай… давай…
— Дэн, ум Деррида бай дер Лектюре фон Ницше цу цитирен: зи шрайбт (зих). Зи ист ес, дер дер Штиль цукомт. Генауэр: вар дер Штиль дер Ман (ви дер Пенис нах Фройд "дер нормале Прототюп дес Фетишс"), зо вэре ди Шрифт ди Фрау. Хир гешихт филь.
— Да… да… хир гешихт филь… давай… Arbor… Возьми мой Geum rivale, мой Potentilla anserina, мой нежный Rubus arcticus. А я возьму твой Sanguisorba officinalis, твой сладкий Crataegus sanguinea…
Петька помахал руками, чтобы возобновить нормальное кровообращение. Тело Ивана Федоровича с посиневшим лицом и вывалившимся языком лежало безжизненно на постели, устланной розами, пионами, нарциссами. Задушить человека оказалось не так-то просто, но незнание убийцей болевых точек шеи с лихвой окупилось старанием жертвы соответствовать намерениям душителя. Хрипевший Иван Федорович не делал ничего, что бы могло помешать Петьке исполнить его намерение, и глядел на него в течение процедуры влюбленными глазами, что плохо сочеталось с неловкими движениями рук убийцы, никоим образом не вызывавшими восхищения.