Девениш, подавшись вперед, склонился к ней и поцеловал ее мокрые щеки.
— Не надо тревожиться, — прошептал он, — Гилс поправляется, что же до вашего супруга, то это в прошлом, в прошлом. Я сделаю все, чтобы защитить вас.
С этими словами он встал на колени и обнял ее. Она доверчиво положила голову ему на плечо. Граф слегка повернулся и нашел ее губы.
Друсилла не сопротивлялась, напротив, ответила ему. Она вся дрожала, от страха или от страсти, он не знал, только поцелуй прервал он сам, а не Друсилла.
— Иди ко мне, — сказал он и, сев в глубокое кресло, усадил ее к себе на колени. Она спрятала лицо у него на груди, словно ища защиты, а он стал укачивать ее, словно ребенка, и решительно подавил в себе пробудившееся желание. Всему свое время.
— Мне так епокойно с вами, — еле слышно прошептала Друсилла.
— Будь время в моей власти, — заговорил он, переиначивая слова давно умершего поэта, — я бы вечность лелеял тебя, а ты утешала б меня…
— Вы правда находите утешение со мной? — спросила она.
— Да. Вы должны понять — для такого дурного человека, как я, встретить такое безгрешное создание, как вы, и не воспользоваться вашей невинностью — разве это не утешительно? Ведь я уже забыл, что могу быть таким.
Друсилла понимала, что подобные признания не часто срываются с уст этого человека.
— Вы ни разу не поступали дурно со мной, — шепнула она и поцеловала его в щеку.
— Это потому, что вы такая хорошая, каким только может быть человеческое существо, — отозвался он, стараясь изо всех сил не дать воли своему желанию. — Добро порождает добро, а зло порождает зло. И не слишком верьте мне, потому что я порой даю клятвы, которые не держу.
— Разве это не свойственно всем нам? — Голос Друсиллы звучал сонно, сказывалось действие вина.
— Но я хуже многих, — Друсилла открыла глаза и увидела, что он улыбается, — как вам, несомненно, говорили мисс Фолкнер и Тоби Кларидж.
— Ой, да я их не слушаю. Я сужу о вас по поступкам, а вы были со мной сама доброта.
— Но я больше не в силах, быть добрым, — сказал он, выпуская ее из объятий и сажая рядом с собой, — потому что вы само искушение, а я, когда меня искушают, говорю…
— …Изыди, сатана, — закончила за него Друсилла, — Вы знаете, я вспомнила одну странную вещь. Незадолго до смерти Джереми я как-то произнесла эти слова при нем. Он сказал, что я никогда больше не должна так говорить, если не хочу вызвать дьявола. Я ему сказала, что не надо быть таким суеверным, а он ответил, что в суеверии больше правды, чем мы думаем. — Друсилла помолчала, потом задумчиво продолжала: — Он очень рассердился, когда я заметила, что в дьявола больше никто не верит, и закричал, что вот и нет, есть такие, кто верит.