Между тем Девениш лежал на полу камеры и ждал, когда же тюремщик принесет жалкий обед. Он потерял всякое представление о времени. На нем остались лишь сорочка и бриджи.
Уотти, который командовал в этой тюрьме, не мог нарадоваться на доставшиеся ему золотые часы и фамильный перстень, единственный подарок, полученный Девенишем от деда. Утрата этого перстня удручала Девениша больше, чем остальные лишения. Проводить впроголодь долгие дни в одиночестве и не терять при этом присутствия духа Девенишу помогали приемы йоги, которым его обучил когда-то маэстро Гэбриел.
Он не сидел на табуретке — единственном предмете мебели в камере, а лежал часами на полу с закрытыми глазами, мысленно представляя себе, как они с Друсиллой гуляют по каким-то необычайно красивым местам.
— Говорили — орел, а он просто мокрая курица, — как-то с ухмылкой сказал Уотти Харрингтону.
— Что-то мне не верится, — отозвался тот. — Не то я о нем слыхал.
— Так раньше он делал все, что хотел, а сейчас его поприжали, вот он и скис.
Харрингтон с сомнением покачал головой, а когда Уотти собрался отнести Девенишу поесть, пошел вместе с ним. Девениш спокойно лежал на спине с закрытыми глазами.
Харрингтон, увидев это, почему-то ужасно рассердился и прорычал:
— А ну-ка вставай. Я хочу говорить с тобой. Девениш слегка повернул голову, открыл глаза и спокойно сказал:
— Ни за что. Мне удобно и так. Я могу и лежа с вами говорить, если вы того желаете.
Когда-то эта тактика приводила деда в бешенство. С Харрингтоном произошло то же самое.
— Наподдай-ка ему, пусть встанет, — прохрипел Харрингтон.
Уотти прилежно исполнил приказание, изо всей силы пнув Девениша в бок. Тот откатился в угол, где мгновенно сжался, согнув ноги и спрятав голову между коленями.
Взбешенный, Уотти схватил его под мышки и попытался поставить на ноги. Это, однако, ему не удалось, потому что Девениш безжизненно повис у него на руках.
— Надо было взять с собой Джема, — пыхтя, проговорил Уотти.
— Отпусти его, — велел Харрингтон. — Что за игру ты затеял, Девениш?
— Никакой игры, — глухо проговорил Девениш, уткнувшись в пол. — Не хочу видеть ни вас, ни вашего приятеля. Говорите, что собирались, и уходите.
Босой и немытый, он все же умудрился каким-то образом остаться хозяином положения.
— Мне поработать над ним, сэр? — спросил Уотти.
— Нет, а еду унеси. Я удивляюсь вам, Девениш! Где ваша гордость?
Девениш не ответил. Не успел Уотти взять миску, как он, перекатившись через камеру, схватил ее и начал быстро набивать рот едой, уворачиваясь от рук тюремщика.
— Мне не до гордости, я слишком голоден, — проговорил он с полным ртом. — Иди, Харрингтон. Тебя и раньше было скучно слушать, а уж теперь тем более.