Макс продолжал, не подавая вида, что заметил произведенное впечатление.
– Я знаю, что не заслуживаю никакого сожаления. Мой ум и полученное воспитание должны были бы препятствовать моим дурным наклонностям, я же не пытался с ними бороться. Жалость была мне неведома. Я совершал преступления без нужды. Должно быть, мое сердце устроено иначе, чем у других людей. Я обокрал своих благодетелей, мог убить незнакомца… Жоанн знает только часть преступлений, в которых я повинен. Я расскажу вам все сам, так как если вам будет рассказывать кто-то другой, вы не поверите. Шайка грабителей золота, которая появилась на приисках Балларэта, состояла из меня и моего сообщника Резаки, убежавшего, как и я, с сиднейской каторги. Он был замечательным человеком в своем роде.
Тогда Макс начал перечислять длинный перечень краж и убийств, несколько раз слушатели этой исповеди содрогались от ужаса.
Макс остановился на минуту, вытер лоб и продолжал свой рассказ.
Дойдя до того момента, когда он познакомился с доктором и его дочерьми, он посмотрел на Жоанна, который столь же бледный, как и он, приложил палец к губам, словно умоляя его замолчать.
– Это все… – сказал Макс, опустив голову.
– Уведите арестованного, – распорядился судья. Макса отвели в его камеру: кровать, матрас из кукурузных листьев, серое одеяло составляли всю ее обстановку. Он бросился на убогое ложе и, сжав руками голову, предался мрачному отчаянию человека, который, оставшись наедине со своей совестью после того, как вел жизнь, запятнанную преступлениями, ждет в предсмертном бодрствовании, что совершится людское правосудие.
Жоанн вышел из суда, измученный волнениями. Он одновременно и желал, и боялся навестить сейчас семью доктора.
Он пересек площадь. Перед тем, как войти, он поколебался, а затем постучал в дверь, с ужасом глядя на тюрьму.
– Боже мой, Боже мой! – пробормотал он, – как скрыть от них? Лишь бы только они ничего не узнали…
– Что с вами, Жоанн? – спросил доктор Ивенс, открывая дверь. – Вы, по-видимому, страдаете?
– Нет, доктор, уверяю, я чувствую себя очень хорошо.
Подойдя к стулу, он сел.
– А я вам говорю, что вы мучаетесь.
– Пустяки, может быть, немного устал.
Через несколько минут Жоанн поднялся со стула и подошел к окну.
«Отсюда невидно ничего, – подумал он, – но из комнат верхнего этажа должен быть виден двор тюрьмы.
– Вам нужно оставить этот дом, доктор. Здесь придется наблюдать очень грустное зрелище…
– Я не гляжу в окно, – ответил доктор Ивенс. – Думаю, что мои дочери тоже.
– Увы! – пробормотал Жоанн, – можно увидеть и не желая.