Помолчав, Александр отрывисто вопросил:
— Скажи, был ли Набарзан твоим любовником.
— Нет, мой господин. Только хозяином, приютившим путника.
— Значит, не любовь заставляет тебя просить. за него?
— Нет, мой господин. — Думаю, именно из-за выра-жения его глаз, а вовсе не по совету Набарзана я тотчас добавил: — Будь он моим любовником, я не по кинул бы его в беде.
Александр поднял брови, затем с улыбкой обер-нулся к юноше, стоявшему за его спиной:
— Ты слышал, Гефестион? Такого защитника всегда стоит иметь под рукой.
Не позаботившись поклониться или хотя бы добавить «мой господин», молодой человек тряхнул головой:
— По меньшей мере они могли бы не обрекать его на муки.
К моему изумлению, Александр пропустил непочтительность своего спутника мимо ушей:
— Не забывай, они спешили… Я и подумать не мог, что Дарий знал греческий. Если б мы только успели вовремя!
Македонский царь осмотрел лошадей и похвалил их через толмача, после чего пригласил Набарзана войти к нему в шатер.
Я ждал рядом с нервничавшими конями, пока собравшиеся македонцы разглядывали меня. В Персии всякий евнух знает, что отличается от прочих мужчин отсутствием бороды; я чувствовал себя весьма неуверенно, оказавшись в толпе, где бород не было ни у кого. Александр брился с самой юности и призывал следовать своему примеру. Персидский воин, не задумавшись, пролил бы кровь любого, кто посоветовал бы ему уподобиться евнухам, но я не думаю, чтобы македонцам это попросту приходило в голову. У них не было евнухов, так что в лагере я оказался единственным.
Никто не досаждал мне расспросами. В македонцах я нашел дисциплину, но ни малейших признаков почтительности, которую ожидаешь встретить в царском окружении. Обступив меня со всех сторон, они пялились, обсуждая меж собой мою внешность, словно я был лошадью; они, конечно же, не догадывались, что я могу понять их. Признаться, наиболее грубых слов я действительно не понимал; но воины говорили по-македонски, а этот язык немногим отличен от греческого, так что я вполне мог догадываться, что они имеют в виду, и едва удерживался от слез. Что станется со мною среди подобных людей?
Полог шатра откинулся, и наружу вышли Александр, его толмач и Набарзан. Царь сказал что-то и протянул руку для поцелуя. По лицу Набарзана я прочел, что то был знак прощения и помилования.
Бывший командующий царской конницей произнес красивую речь, клянясь в верности, и получил разрешение уйти. Обернувшись ко мне, он весьма официально (нас слышал царский толмач) произнес: «Баго-ас, служи своему новому господину столь же хорошо, как и прежнему» — и подмигнул, прежде чем усесться на коня.