«Что ж, весельчак Дит здорово постарел за эти годы, — подумал Бенжамен Харрис, сидящий напротив. — Да и я не молодею, впрочем…»
— Оставьте нас в покое, — попросил Дитмар, — я буду сам наливать себе виски и зажигать сигареты.
Девушка растворилась в полумраке. А Дитмар подержал бутылку на весу, рассматривая сквозь неё дрожащий огонек свечи, а потом щедро расплескал янтарную жидкость по большим коньячным фужерам. Бенжамен знал эту особенность Дитмара: настоящее солодовое виски пятнадцатилетней и более солидной выдержки, например свой любимый «Талискер» или «Гленливет» с его богатейшим букетом и вкусом, Линдеманн всегда пил из французских фужеров «тюльпан», презирая классические шотландские стаканы с толстенным донышком. И Бенжамен вынужден был согласиться: да, так вкуснее.
Но сейчас вкус как будто и не ощущался вовсе, слишком велико было нервное напряжение.
Дитмар сам инициировал эту встречу именно теперь, хотя мог назначить и днем позже. Но чудак — он и есть чудак. Харрис выбрал, как ему казалось идеальное место для деловой беседы — в этом элитном ночном баре они сидели только вдвоем, многочисленная обслуга была готова к любым заказам и прихотям, а случайные и тем более не случайные посетители исключались. Давно уже пора было начинать серьезный разговор, но Линдеманн все отмалчивался. Наконец, он счел возможным пояснить:
— Я жду сверхважного сообщения с Востока.
— И сколько еще? — деловито осведомился Харрис.
— Возможно, через две минуты. А возможно и через час. Кто б это знал, Бен!
— Ладно, — тяжко вздохнул Харрис, прикидывая, чем развлечься, и подумал про себя: «Как это русские славно говорят — сделал дело, гуляй смело. Нам же приходится наоборот».
— А вы знаете, — решил он напомнить Дитмару, — что на этой глубине обычные сотовые телефоны уже не работают.
— Знаю, — улыбнулся Линдеманн и добавил загадочно. — У меня другая связь. Я жду сообщения с Востока.
Это прозвучало так, как будто речь шла о Древнем Востоке, где кроме курьеров и почтовых голубей ни о чем другом ещё не слыхивали. Ассоциация навела Харриса на мысль.
— Ну а раз так, не заказать ли нам восточный танец?
— Нет возражений, — проговорил Линдеманн и, отхлебнув добрый глоток благороднейшего виски-молт (а это был именно «Гленливет»), прикрыл глаза от удовольствия.
«Удивительный человек!» — подумал Харрис.
Потом опрокинул свою дозу, как опрокидывают водку в России — все равно он сейчас эту марочную экзотику от маисового самогона не отличит — и дважды щелкнул пальцами поднятой правой руки.
Полилась тихая индийская музыка, завораживающе эротичная, как бы обволакивающая со всех сторон. И Линдеманн невольно засмотрелся на прекрасных танцовщиц, исполнявших классический танец. Классическим он был во всем, кроме одного: традиционные индийские платья, или — как их там? сари? — делались гамбургскими модельерами, и по ходу движений они легко рассыпались на полоски, ленточки, лоскуты. Все это было совсем не в индийском духе, скорее в традициях европейско-американского стриптиза, зато позы абсолютно обнаженных в финале танца девушек были достойны изображения в камне на стенах знаменитого храма Кхаджурахо — того самого, где древние резчики изобразили едва ли не все позиции «Кама Сутры». Дитмар любил подобные шоу, они его и сегодня возбуждали, но он безумно жалел, что не может пуститься во все тяжкие, как в молодости. Конечно, это было совсем не то заведение, где девчонки садятся на стол, хохочут и облепляют тебя со всех сторон. А Дитмар больше всего любил именно такие, и даже не на знаменитой, закрытой для женщин и детей Хербертштрассе неподалеку от Гамбургского порта, а в Розовом квартале Амстердама — ни для кого не закрытом. У голландцев и с фантазией было посвежее, и с извращенной распущенностью — помасштабнее, побогаче. Чего стоили одни только гигантские, очень натурально выполненные фаллосы, бродящие среди толпы, показательные разноцветно-разнополые группешники под открытым небом, зазывные красные фонари в виде распахнутых навстречу посетителю женских гениталий. Ну а уж что творилось внутри этих заведений — никакому описанию не поддается!