«Скажи, мудрец, как сделать, чтобы мои люди подчинились мне вопреки собственной воле и пошли на войну?» «Это очень просто, — отвечал мудрец. — Ты должен перессорить друг с другом всех своих подданных». «Но тогда они начнут воевать друг с другом!» — удивился шах Ахмад-бей. «Нет, — сказал мудрец, — они будут молча ненавидеть друг друга, а всю свою злобу выместят на твоих врагах. Они станут послушными, как слепые лошади. И власть твоя над ними сделается безграничной».
Шах Ахмад-бей так и поступил: у одних похищал жен, у других — коней, обвинял в этом третьих, у которых выкрадывал оружие, придумывал гадкие слова, какими подданные якобы награждали друг друга. Доходило и до стычек, двое или трое погибли в кровавых междуусобицах, но зато когда шах вновь приказал идти на войну, отправились все как один и войну завершили победоносно.
Шах Ахмад-бей стал ещё богаче, а главное, почувствовал, что власть его теперь и впрямь безгранична. Только одно беспокоило владыку. В нем поселился страх. Простой человеческий страх смерти, о котором он и не подозревал раньше. И шах вновь призвал к себе мудреца.
«Я самый сильный?» — вопросил он. «Да, — ответил мудрец, — теперь ты самый сильный». «Но тогда почему мне страшно жить?» «Потому что все против тебя, — ответил мудрец. — Когда ты перессорил подданных, власть твоя сделалась тверда как дамасская сталь, но жизнь стала хрупкой, как глиняный кувшин. Так бывает всегда. Это закон, установленный Аллахом». «Почему же ты не сказал мне об этом раньше?!» — воскликнул шах Ахмад-бей. «Ты не спрашивал», — ответил мудрец.
А в конце этой сказочки Фарид добавил пару слов от себя:
«Ты тоже не спрашивал меня, Дитмар, но я предупреждаю: остерегайся, и если мечтаешь о спокойной жизни, лучше остановись сегодня».
Черт бы их побрал, этих турков!
Когда Дитмар сердился, он про себя не только туркменов и азербайджанцев, но и арабов, и таджиков, и даже индусов турками называл. Восточные люди, они и есть восточные люди. Слова в простоте не скажут! Все умничают, все советы дают, все у них иносказательно, а копни поглубже — думают только о себе. Предупреждает он! Как же! За шкуру свою трясется. Остановись, говорит. По-доброму так, а сам между строчек угрожает, сволочь. Почуял, почуял азиатским своим чутьем, кто теперь на очереди. Не случайно так быстро исчез из Москвы. Даже на похоронах Лазаря не был. Улизнул, затаился в проклятом «Бухарском халифате». Да от карающей десницы не скроешься, презренный! За отступничество во все века полагалась только смерть…
Обдумывая в тот день послание Фарида, Линдеманн обнаружил внезапно, что думает по-арабски и вот именно такими вычурными, архаичными фразами. И новая жгучая волна ненависти опалила мозг, захотелось тут же вызвать начальника группы особых акций и немедленно разработать вместе с ним схему ещё одной специальной — среднеазиатской — операции. Но он понимал, что этого нельзя делать. Эмоции — одно, а строгий расчет — совсем другое. Должно пройти хотя бы несколько дней. Пусть аналитики просчитают последствия, дадут прогноз, быть может, тогда…