И все-таки он знал: они идут вместе. Отныне и навсегда. Да, именно так: отныне и навсегда. Безумие. Полное безумие. Так не бывает. Это просто усталость. Смертельная усталость. И отчаяние. И полбутылки коньяка «Варцихе» из Курского гастронома. Коньяк был грузинского розлива и потому божественный на вкус.
— У вас не будет закурить? — спросил он её, под следующим фонарем.
Темные кнопочки под влажной материей топорщились все так же призывно.
— Если не промокли, — сказала она. — Сейчас посмотрю.
И раскрыла сумочку. В её ладошке оказался сначала баллончик с парализующим газом, торопливо брошенный обратно, и лишь потом — пачка длинного «Салема».
— За тридцать? — поинтересовался он.
— За пятнадцать.
— В «Людмиле»?
— Ага, — кивнула она, протягивая сигарету. И добавила, как чужестранка:
— Однако цены у вас!..
Он чиркнул зажигалкой и прокомментировал традиционной шуткой:
— Патриотическая.
Зажигалка была самая обыкновенная — дежурная тайваньская штамповка с доисторическим колесиком, но обклеенная яркой пленкой в виде американского государственного флага.
— Уезжаешь? — неожиданно спросила она, сразу переходя на ты.
— Да, — сказал он с откровенностью идиота. — Сегодня точно решил: уезжаю.
— Туда? — спросила она многозначительно, чуть скосив глаза в сторону зажигалки.
Потом глубоко затянулась и, выпустив в сторону дым, провела по губам кончиком очаровательного язычка.
Он ощутил горячую волну страсти, разливающуюся по телу. Что это: адреналин, бегущий в кровь; кровь, бегущая в капилляры; или просто избыток тепла, рвущийся наружу? Когда-то он увлекался биологией, и с тех пор осталась привычка все ощущения скрупулезно раскладывать по полочкам. Почему-то теперь это оказалось особенно трудно, и, уже не контролируя себя, он схватил её за мокрые плечи и привлек, почти прижал к груди.
Ее глаза, темные настолько, что посреди радужки с трудом различался зрачок, матово поблескивали двумя спелыми вишнями. Она не прятала их. И губы она не прятала тоже. Влажные, ждущие, полураскрытые губы… Горячее дыхание с ароматом дорогого ликера, волосы, пахнущие дождем и сиренью, вздрагивающие плечи… Ах, какая душная, душная ночь! Душная до озноба…
— Ты что-то спросила? — Он словно очнулся. — Ах, да! Куда я уезжаю. Нет, не туда. Дальше.
— Дальше!
В голосе её было удивление, но удивление человека знающего, а не то растерянное недоумение, какое бывает, если брякнешь, не подумав, первому встречному какую-нибудь мудреную невнятицу.
И он пояснил уже со всей откровенностью:
— Я решил наконец отправиться в тот мир.
— И я, — выдохнула она и прильнула к нему. — Я тоже решила. Давай уйдем вместе.