Вся одежда промокла насквозь. Его легкие летние брюки прилипли к ногам, и тепло её тела он почувствовал так, как если бы они разделись. Ее плечи, грудь, бедра, живот были горячими, а ещё был маленький сладостный островок — очень горячий. Потом он понял, почему так сразу смог почувствовать её призывный жар: под тонкой промокшей синтетической юбкой больше не было ничего, только этот волшебный треугольник.
— Я хочу тебя, — шептала она и захватывала пылающим ртом его пересохшие от нетерпения губы.
— Что, прямо здесь? — спрашивал он шутливо.
— Почему бы и нет? — отзывалась она вполне серьезно. — Два часа ночи.
Их руки, пробежав пальцами по спинам друг друга, спустились ниже. Он сжимал в ладонях восхитительные круглые половинки и чувствовал волшебные касания пробирающихся под ремень ноготков.
На влажной земле, светя в ночи оранжевыми огоньками, догорали две длинные белые сигареты…
О этот быстрый упругий язычок! О эта мокрая ткань, закатывающаяся вверх по бедру! О эти трепетные складки обжигающей плоти!..
— Давай не так, — шепнула она, когда он уже вошел в неё и восторженно замер, опершись на спинку лавочки.
Она заставила его сесть и села сама, а потом лечь, и скамейка была шершавой и жесткой, а потом они снова стояли, но уже по-другому, и снова сидели — иначе, совсем иначе, и каждый раз это было как вспышка звезды, как взрыв гигантской вакуумной бомбы, втягивающей в себя, поглощающей весь мир, это было как скачок по ту сторону, как провал в небытие и возвращение назад. А они оба знали, что это такое, и он и она помнили, как это: уйти и вернуться обратно. Они не знали только, что любовь и смерть — это почти одно и то же. Потому что смерть они не называли смертью — среди Посвященных это было не принято. А любовь… Наверное, за долгие восемь лет они просто забыли, что такое любовь. И теперь наслаждение длилось и длилось. И почему-то за все это время по бульвару не прошел ни один человек, или они не видели их, и только несколько раз с характерным звуком прошелестели модерновые шипастые шины роскошных автомобилей, да однажды прогрохотал по стареньким рельсам безумный ночной трамвай, светящийся и нарядный, как китайский бумажный фонарик, а с деревьев срывались капли, и вдруг этих капель сделалось больше, ещё больше, и стало ясно, что это снова пошел дождь, и она закричала.
* * *
Некоторое время они шли молча. Потом он спросил:
— Мы идем к тебе домой?
— У меня теперь нет дома. Просто нужно зайти в одно место. Это близко.
— А нужно ли? — усомнился он.
— Нужно, — ответила она, и они снова помолчали.