– Спасибо. Может быть, я и воспользуюсь вашим предложением. – Если его задание окончится полным крахом, подумал Дикштейн, он всегда может заключать договоры и торговать вином.
– Итак, – улыбнулся Хассан, – ваш дом в Палестине, а мой – в Европе.
Улыбка у него получилась натянутой, заметил Дикштейн.
– Как дела в банке? – спросил Дикштейн, прикидывая, что могли бы означать слова «мой банк» – то ли «банк, который принадлежит мне», то ли «банк, которым я управляю», то ли «банк, в котором работаю».
– О, достаточно хорошо.
Видно было, что говорить им почти не о чем. Дикштейну хотелось спросить, какая судьба постигла семью Хассана в Палестине, как его роман с Эйлой Эшфорд и почему он ездит в спортивной машине, но боялся, что ответы окажутся болезненными как для Хассана, так и для него.
– Вы женаты? – спросил Хассан.
– Нет. А вы?
– Нет.
– Как странно, – удивился Дикштейн.
Хассан улыбнулся.
– Мы из тех людей, которые не рискуют брать на себя такую ответственность, и вы, и я.
– Ну, кое за кого я отвечаю. – Дикштейн подумал о сироте Мотти, с которым он пока так и не кончил «Остров сокровищ».
– Но вы что-то отводите глаза, – подмигнув, бросил Хассан.
– Насколько припоминаю, именно вы были дамским угодником, – смущаясь, напомнил Дикштейн.
– Да, были денечки.
Дикштейн попытался не думать об Эйле. Они доехали до аэропорта, и Хассан остановил машину.
– Спасибо, что подбросили меня.
Хассан повернулся и внимательно вгляделся в него.
– Никак не могу понять, – сказал он. – Вы выглядите моложе, чем в 1947 году.
Дикштейн подал ему руку.
– Простите, что вынужден так спешить. – Он вылез из машины.
– Не забывайте… и звоните, как только будете здесь, – бросил Хассан.
– Всего хорошего. – Дикштейн закрыл дверцу машины и направился в здание аэропорта.
И только тут он позволил себе предаться воспоминаниям.
Через мгновение, достаточное лишь для удара сердца, для четверых в прохладном осеннем саду, все изменилось. Руки Хассана скользнули по телу Эйлы. Дикштейн и Кортоне отпрянули от проема в изгороди и двинулись в другую сторону. Любовники так и не увидели их.
Друзья направились к дому. Их никто не мог услышать, когда Кортоне сказал:
– Господи, ну и горячая штучка.
– Давай не будем говорить на эту тему, – предложил Дикштейн. Он чувствовал себя подобно человеку, который на ходу, глянув через плечо, налетел на фонарный столб: и боль, и ярость, – но ругать некого, кроме самого себя.
К счастью, вечеринка уже заканчивалась. Они ушли, так и не поговорив с обманутым мужем, профессором Эшфордом, который был увлечен беседой со студентом-выпускником. На ленч они пошли к «Джорджу». Дикштейн ел очень мало, но пил пиво.