– И чего ревела, спрашивается? Расскажешь, нет?
– Ага!
– Что – ага?
– Р-р-расс-скажуу-уу. – и слезы снова хлынули с удвоенной силой, моментально майским ливнем измочив всю рубашку на его плече.
– Так! А ну-ка прекрати! Так никуда не годится!
Его голос сделался чуть строже, но глаза смотрели на нее как-то странно, как-то по-особенному. И не виновато вроде, и в то же время с какой-то затаенной печалью, трусовато мерцающей на самом их дне.
– Александра! Что случилось?!
Ему все же пришлось встать и сходить на кухню за водой, и брызнуть потом в лицо ей почти полстакана, ну не унималась и все тут. Брызнул и тут же перепугался, будто ударить пришлось. Кинулся вытирать ее щеки кончиком скомканного покрывала. Сам вытирает, целует, приговаривает:
– Девочка моя! Ну не могу видеть тебя такой! Ну, что ты, в самом деле, а?! Ну, кто тебя так расстроил, расскажи наконец, я ему башку точно сверну!
А она возьми и скажи:
– Ты!
– Я?! Что я?!
И в его глазах снова заметалось странноватое выражение непонятной перепуганной тоски. Не особенно выраженное, вроде как мерцание, но было же, все равно было!
– Ты расстроил, Ромочка! – выдавила она наконец из себя, после того, как проглотила залпом остатки воды из стакана.
– И чем же я тебя смог расстроить? Мы же только вчера, кажется, расстались, и все между нами было не просто хорошо, а отлично просто! Милая, ну что ты?! Что ты выдумываешь?
И опять странность. Говорит, а сам отошел к окну и спиной к ней повернулся. И спина такая напряженная, что рубашка на лопатках натянулась, того и гляди, треснет.
Кстати! Рубашка!
– Ром, а где твоя вчерашняя рубашка, а?
Она некрасиво хлюпнула носом и тут же поморщилась, вот Катька никогда так отвратительно не плачет. У той каждая слеза, что жемчужина! Каждый всхлип, хоть на ноты клади. И лицо у нее при этом такое… Такое лицо… Ну просто усаживай рядом живописца и пускай себе творит. Одним шедевром точно станет больше.
– Рубашка? – кажется, он не понял. Оглянулся на нее от зашторенного окна, интересно, что вообще там можно было рассматривать. – Это которая?
– Вчерашняя, милый! Где твоя вчерашняя рубашка?
– Моя… Вчерашняя рубашка?.. Хм-м, странные вопросы ты мне стала задавать, Санек! Какое это имеет значение, где моя вчерашняя рубашка? В стирке, где же еще!
– Врешь! Все ты врешь, Ромка! – выкрикнула она, почти задохнувшись от новой волны страха, потому что поняла, что он безбожно искажает правду. – Ее нет в твоей стирке! Ее вообще у тебя нет! Так где она?!
И вот тут он разозлился. Она никогда прежде не видела его таким злым. Красивая линия рта, которую она очень любила и втихаря для себя считала безвольной, вытянулась в тонкую жесткую черту. Проведи по ней пальцем – обдерешься! И глаза не лучше – полоснули по ней так, словно она у него не про рубашку спросила, которую утром обнаружила на чужом, как оказалось, трупе. А по меньшей мере… Ну… Даже придумать сложно, что нужно спросить, чтобы заслужить такой вот взгляд. Наверняка что-то про измену Родине.