– То лишь потому, – прервал ее Лагардер, – что она сломалась в моей руке. Я не принес вам ее обломков, но, думаю, мне нет необходимости уверять вас, что я не сложил ее перед врагом…
– Если бы на долю всех моих шпаг, – сказал Филипп Орлеанский, – выпадали такие же приключения, как на долю подаренной мною вам, то я был бы счастлив! Сейчас же они не более чем шпаги регента Франции.
В голосе принца прозвучала нотка горечи. Быть может, в этот момент он почувствовал на себе всевидящее око судии, имя которому – Будущее.
Лагардер низко поклонился, и регент продолжал:
– Она была при вас во все времена испанского похода?
– Нет, монсеньор.
– Сожалею: если бы я знал об этом, я бы послал вам другую.
– Но та, что была в моей руке, тоже принадлежала вам, ибо она служила Франции. Разве не скажет потом История, что это шпага регента покорила Испанию?
Грусть принца все росла. В том состоянии духа, в коем он пребывал, эта невольная лесть, прозвучавшая из уст человека, душа которого не была душой придворного, не достигла цели.
Он неторопливо произнес:
– История не скажет ничего подобного, сударь, ибо это не так. Но если вдруг она однажды озаботится вопросом, что я сделал для того, чтобы вознаградить смелость, то получит следующий ответ: хотя регент Франции и понимал, что эта награда ничтожна в сравнении с тем, чего по праву заслуживает эта смелость, но на свадьбе графа де Лагардера с мадемуазель де Невер он повелел освятить на алтаре свою шпагу и своими руками прикрепил ее к поясу того, кто более всех других был достоин ее носить. Ну, а ты, маркиз? – весело обратился он к Шаверни. – Мы слышали, что тебе нужно разрешение на брак и что ты требовал, чтобы вас благословил сам Дюбуа.
Маркиз вздрогнул и задумался, прежде чем ответить. Хотя Филипп всегда считал его неуживчивым человеком, избалованным ребенком, ему совершенно не хотелось каким-нибудь обидным для кардинала словом поставить под угрозу хорошее отношение регента к госпоже де Невер и Анри Лагардеру. Если умный человек должен семь раз отмерить и лишь потом что-то сказать, то придворный обязан это сделать, по меньшей мере, раз двенадцать, а Шаверни был не очень хорошо знаком с нравами двора. Единственное, что он мог сделать в этой ситуации, так это немного смягчить свой ответ, учитывая, что речь шла не только о его собственной персоне.
– Меня бы устроило, если бы мой брак благословил рядовой священник, – произнес он.
– Ты напрасно портишь отношения с Дюбуа, – сказал Филипп, – потому что я сейчас докажу, что он желает тебе добра.
И он приказал позвать кардинала, который не замедлил явиться, по обыкновению слегка подпрыгивая и держа в руке – вопреки всем своим недавним утверждениям – готовую грамоту. Он склонился перед госпожой де Невер, которая не удостоила его даже кивком, перед Лагардером, который весьма сухо приветствовал его, и, наконец, остановился перед Шаверни.