И тут Малькольм Чамберс резко вскинул голову. Его глаза были холодны, лицо изрезано осколками ветрового стекла «БМВ». Когда он заговорил, его голос прозвучал безжизненно и устало:
– Инспектор Ребус.
Ребус кивнул, хотя это и не был вопрос.
– Я часто задаю себе вопрос, – заговорил Чамберс, – почему моя мать никогда не приводила меня сюда? Не помню, чтобы меня вообще куда-нибудь водили. Может, только в Музей мадам Тюссо [29]. А вы были в Музее мадам Тюссо, инспектор? Мне очень нравится комната ужасов. Моя мать туда даже не заходила. – Он засмеялся и оперся на низкое заграждение, пытаясь встать на ноги. – Мне не следовало резать эти картины, правда? Наверняка они бесценны. Какая глупость, если разобраться. В конце концов, это всего лишь картины. Почему картины непременно должны быть бесценными?
Ребус протянул руку, чтобы помочь ему подняться. И в тот самый момент он снова увидел портреты. Исполосованные портреты. Не изорванные, а именно исполосованные. Словно рука того служителя. Исцарапанные не человеческой рукой, а каким-то инструментом.
Слишком поздно. Маленький кухонный ножик в руке Чамберса уже вспарывал рубашку Ребуса. Чамберс, вскочив на ноги, теснил его назад, к портретам на дальней стене. Его безумие придало ему сил. Ребус зацепился ногой за низкое ограждение и, качнувшись, стукнулся затылком о стену. Правой рукой он сжимал рукоять ножа, царапавшего ему живот, схватив руку Чамберса и не давая лезвию проникнуть глубже. Он поднял колено и двинул Чамберсу в пах, а левой рукой зажал ему нос. Чамберс взвыл и слегка ослабил хватку. Ребус выкручивал ему кисть, надеясь заставить бросить нож, но пальцы Чамберса будто окостенели на рукоятке.
Ребус сумел оттолкнуться от стены, и противники теперь боролись на равных, стремясь овладеть ножом. Чамберс выл и плакал; от этих звуков Ребуса пробирала дрожь, хотя он и не собирался сдаваться. У него было ощущение, будто он борется с самою тьмой. Мрачные образы вихрем проносились в его голове: битком набитые вагоны метро, нищие, насильники детей, пустые лица, панки, сутенеры – словно все, что он видел в Лондоне, все, что он пережил здесь, накрыло его с головой гигантской волной. Он не осмеливался заглянуть в лицо Чамберсу, опасаясь, что маска безумия заставит его содрогнуться. Они кружились в смертельном танце так стремительно, что картины на стенах слились в неразличимые сине-серо-черные пятна. Ребус чувствовал, что теряет силы, а Чамберс, наоборот, входил в раж. Да, Ребуса постепенно охватывала усталость, у него кружилась голова, зал бешено вращался, по животу разливалась тупая боль.