Тут я присмотрелся к Крейзи повнимательнее и заметил на нем несколько характерных ссадин — следы вчерашней драки. А затем моя память наконец заработала, и я вспомнил: да, действительно, от проверяющего меня оттаскивал Крейзи.
— Ну а если ты все знаешь, — не на шутку разозлился я, — то какого хуя спрашиваешь?!
— Ладно, ладно, — успокоил меня Крейзи, на всякий случай отодвигаясь в сторону. — Не кипишуй, авось как-нибудь обойдется! В первый раз, что ли? Давай, вставай!
Как я уже говорил, кампания подходила к концу, последняя наша кампания. Нам неоткуда было знать, что время прекращения наших полномочий уже не за горами, и что в Новом Году общественная инспекция будет полностью расформирована. Впрочем, даже если бы это стало известно, мы бы не слишком расстроились. Мы свято верили: если одна дверь закроется, другая откроется, и на наш век с избытком хватит интересных вещей.
Вечером тридцатого числа мы покинули Городской Штаб, навсегда оставив позади оперативную природоохрану — преступную и справедливую, необходимую и в то же время бессмысленную — непростое дело, в течение последних лет заставлявшее быстрее колотиться наши сердца. Но мы не могли уйти, не попрощавшись — так что в конце этой мелодии прозвучал завершающий аккорд. На площади возле Витебского вокзала расположено сразу два елочных базара — один справа, а второй слева от центрального входа. В течение кампании мы скидывали на эти базары огромное количество елок, покуда нам не пришла в голову оригинальная мысль: забрать все елки с одного базара и продать на другой.
Так мы и сделали: под пронзительные крики хозяина базара перетащили елки через площадь и покидали их в сетчатый загон. Хозяин второго базара не посмел нам отказать, и через несколько минут мы уже садились в метро, довольно шурша “свежезаработанными” деньгами. Это стало последним нашим деянием на ниве природоохраны — мимолетным росчерком, маленьким, но приятным штрихом.