Тогда Крейзи вздохнул, посмотрел на меня с тяжелой укоризной во взоре и взялся объяснять по новой. Его голос гипнотизировал и подавлял, играя паузами и интонациями: то звенел, как весенняя капель, то тупым буравом вкручивался мне в голову. Он требовал и призывал, объяснял и разжевывал, он был просто необычайно серьезен, да вот беда: я опять не понял ни слова. О чем тут же ему заявил:
— Да что же это такое?! Ни хуя не пойму!
Тогда Крейзи встал и ненадолго вышел из комнаты. Когда он вернулся, в руках у него был стеклянный фужер с жидкостью, который он мне тут же вручил.
— Выпей воды, брат, — вполне понятно произнес Крейзи.
— Зачем это? — насторожился я, но Крейзи проявил настойчивость. — Надо, брат, — заявил он, положив ладонь на рукоятку помповика. — Чтобы лучше друг друга понимать! Под его пристальным взглядом я выпил всю воду, ощущая на языке горький привкус кристалликов кислоты. После этого мы прошли в комнату, уселись на полу и стали курить, слушая, как разносятся по комнате тяжелые аккорды “Theatre of Tragedy”. Мелодичный голос солистки падал и взлетал, звуки фортепиано перекликались с тихим рыданием скрипки, а затем в дело вступал второй голос, барабаны и бас. Музыка лилась — небесная симфония в самом средоточии тьмы — и не успел еще отзвучать альбом, как меня полностью “перекрыла” кислота. Трудно сказать, сколько “волшебного порошка” Крейзи подсыпал в бокальчик. Я ощутил, как проваливаюсь в темный, бездонный колодец — невообразимое пространство без верха и низа, направлений и сторон. Разум таял, размываемый этой пустотой, и единственное, что окружало и поддерживало меня — накатывающая волнами музыка и голос Крейзи, который со всевозрастающей настойчивостью твердил какие-то невообразимые вещи. То, о чем он говорил, тяжелыми пластами оседало в глубинах моего разума, постепенно превращаясь в слова и образы, чувства и мысли, в прочный фундамент уверенности в Крейзиной правоте. Так я провел в его комнате около двух суток, лишь иногда выплывая на поверхность, чтобы покурить дури и сделать очередную инъекцию. Мир вращался и плавился, кислота была повсюду — в пище и воде, в конопле, в разбросанных по комнате шприцах, во мне и в Крейзи. И все это время звучал Крейзин голос: нашептывал и убеждал, призывал и советовал, агитировал и утверждал. Постепенно у меня в голове налилось отравленное яблоко галлюцинаторного бреда — прямиком “с яблоньки” нашего Крейзи. Тень его безумия упала на меня, и я вмиг все понял и принял, поверил и осознал. То есть взял и сам полностью “перекинулся с кислоты”. Когда это произошло, мир неожиданно изменился: критика сознания совершенно покинула меня. Например, я ни на секунду не сомневался, что в моего брата воплотился Будда Мирового Света, что грядет новая юга, и что огромное количество людей хотят нас за это убить. Я не знал, кто именно все эти люди, зато повсюду их видел — в окнах домов, в проезжающих по аллее машинах, на крышах и чердаках. Мне везде мерещились наблюдатели и снайпера, люди на аллее превратились в замаскированные группы захвата, прочно встал “на прослушку” телефон, все пространство Крейзиной квартиры вибрировало от невидимых лучей приборов радиоэлектронного обнаружения.