Можно сказать, что я всю жизнь боялась собственного страха. А временами это становилось чуть ли не навязчивой идеей. И стремление доказать себе собственное бесстрашие зачастую приводило меня в весьма неприятные ситуации. Но должно было пройти много лет, прежде чем я научилась отличать трусость от обыкновенного благоразумия...
Но весной 1857 года мне едва исполнилось 27 лет. О каком благоразумии можно говорить в этом возрасте?
Короче говоря, я решила остаться в Саратове. И не просто не покидать этих мест, но и приложить все усилия, чтобы отыскать следы беглянки.
Была у меня еще одна причина, из-за которой я не могла оставить это событие без внимания. Результаты расследования, которыми я еще несколько дней назад так гордилась, неожиданно перестали удовлетворять меня.
Теперь, после того, как я отдохнула и пришла в себя после пережитого, я поняла, что последние дни своего расследования находилась в весьма странном для меня болезненном состоянии. Можно даже сказать, что разум мой был затемнен. Частично виной тому была нога, которую я так неудачно вывихнула в самый разгар событий. Но не только.
Тогда я еще не умела остужать разгоряченную погоней голову, и тем самым приводить в порядок свой мозг и нервную систему. Позже я определила бы это состояние, как патологическое. Но тогда мне казалось, что оно работает мне на пользу.
Нет, господа, я ошибалась. Сыщик обязан иметь на плечах совершенно холодную голову, как бы не трепыхалось у него сердце по поводу содеянного преступником деяния.
И снова моя тетушка опередила свой век. За несколько десятилетий до "железного Феликса" произнеся его самую знаменитую фразу почти слово в слово. Правда Дзержинский, насколько я помню, относил эти слова к работникам ЧК, но кто такой чекист, особенно в двадцатые годы? По сути тот же сыщик. Это уже в тридцатые годы они сменили "ориентацию"...
Но тетушка моя ничего этого, слава Богу, не застала, поэтому извиняюсь за это излишне современное на этих страницах размышление.
Наверное, самое время сейчас подробнее рассказать о тех событиях, которые я упомянула вскользь на первых страницах. Причем, уже в том виде, в котором они представлялись мне неделю спустя после моего возвращения. Со всеми промахами и не всегда логичными выводами из тех фактов, что мне удалось раскопать. Потому что в тот день, когда я узнала о побеге Люси, я уже сильно сомневалась в доброй половине своих скоропалительных выводов, многие события уже рисовались мне в ином свете, и сама себе я уже не казалась такой умной и талантливой ищейкой. Короче говоря, дело, которое еще несколько дней назад я считала законченным, теперь вызывало у меня не намного меньше вопросов, чем в самом начале пути.