Надо ли говорить, что из бутика я вывалился в новых шузах цвета каракумских песков во времена засухи. Этот цвет мне был хорошо знаком по армейским, напомню, будням, когда мы с псом Алым носились по барханам в поисках вражеских лазутчиков.
Конечно, цвет ночи более подходит к нашим серым сырым европейским будням, да я решил идти до логического конца. Как правило, миллионеры люди оригинальные и чудные. Надеюсь, в этих боевых башмаках (свинец удобен в любых драках) я сумею преодолеть все препятствия к заветному окошку, где победителю выдается миллионный брикет цвета весенней лужайки, где гуляет солнечный ветер счастья.
Я усмехнулся: красный слог — враг твой, Слава. Будь реален, как бегущий в никуда, сапфировый ж/д рельс и тогда, быть может, фарт улыбнется тебе, тушинский мечтатель.
Перемещаясь по любимому городу в гаерских башмаках, чувствовал, что вместе с ними я приобрел некое преимущество перед публикой, меня окружающей. Трудно сказать, какое это было преимущество, подозреваю, самое примитивное. В случае необходимости, я мог пнуть ботинками любого гражданина, и ему было бы больно, а мне нет. Правда, желающих получить награду что-то не находилось — от меня шарахались, как от прокаженного. Видимо, мой модный видок вызывал правильные чувства о моей стойкой самобытности и яркости нрава.
У театра имени К.С. Станиславского, закрытого на летний сезон, но открытого для жаждущих набить брюхо театральными тефтелями и тяпнуть грамм двести дурковой водочки, я приметил такую жизненную картинку: трое моложавых, но спившихся рокеров в рваных грязных куртках из кожи мамонта маялись от общей неустроенности и крепкого личного похмелья. Один из них норовил зайти в элитный ресторанчик при театре, чтобы, видимо, поправить здоровье, его же друзья сиплыми голосами предупреждали его:
— Ты куда, придурок? Там, нас уже били?!
Я добродушно посмеялся, проходя мимо: не знак ли это мне, новоявленному игроку на преющем, с колдобинами поле жизни? И как часто случается, отвлекся от этой здравой мысли, хотя последующие события, где я частенько балансировал на гране между жизнью и смертью, не раз возвращали меня к этому светлому летнему деньку, когда я был легок, свободен и беспечен.
Будущее мне казалось по цвету таким, как небо над головой безоблачным. И даже праздничный гам, толчея и гарь главной столичной улицы не могли сбить меня с пружинистого шага человека, уверенно прущего в новый мир.
Я шел и был уверен в себя, как никогда. Хорошо, что мы не знаем своего будущего. Это дает нам веру в бессмертие. А когда человек верит в собственную вечную жизнь, то готов на любое безрассудство, переходящее в клинический случай буйного помешательства.