Едва закончился суд, судьи и гебисты заторопились — по всей стране начались собрания с одобрением ввода войск. Не могу сказать, однако, что одобрение было единодушным — имею в виду не диссидентов, а тех, кого на Западе принято называть «человек с улицы». Безусловно, можно было услышать «Мы им покажем!», «Фашистам продаться захотели!», «Мы не живем и им, гадам, жить не дадим!», «Не мы вошли б, так немцы!» — все это шло сверху, но легко принималось внизу. Один рабочий так объяснил мне: «Что это за власть, если она меня, работягу, боится, — это я должен бояться власти!» Но не назову все-таки это общим мнением народа — мне пришлось встречать людей, совсем разных, которые восприняли введение войск как трагедию. Позднее я познакомился с ортодоксальной партийной дамой и был удивлен, узнав, что она плакала 21 августа. В лагере у нас был спор между двумя рабочими. «Мы их от немцев спасли, что ж они от нас теперь отказаться хотели!» — говорил один.
«Если ты тонущую девушку спас — ты что ж, получишь, что ли, право всю жизнь ебать ее!» — отвечал второй, и поскольку первый сидел как раз за изнасилование, возразить ему было нечего.
Павел скачал, что есть идея провести демонстрацию, по крайней мере пятьдесят человек примут участие. Я ответил, что сильно сомневаюсь, следует ждать общей подавленности, и не знаю, нужна ли вообще демонстрация, сами чехи скорее всего сопротивления оказывать не будут.
Гюзель и я сразу же после вызова в милицию решили уехать на время — только из-за суда над Марченко мы задержались. Я считал, что мне тюрьмы не миновать, потом ни в Москве, ни в Московской области меня не пропишут, и заранее хотел купить крестьянский дом где-нибудь к югу от Москвы, чтобы снова не оказаться бездомным, как по возвращении из Сибири. Пастух, женатый на еврейке, дал нам адрес сестры в Рязанской области, мол, у них в деревне можно недорого купить дом.
Не зная дороги, мы добирались кружным путем, долгий поезд, с очень старыми вагонами и почти пустой, тащился всю ночь. Ближе к утру в дверь купе заглянуло лицо с ищущими глазами и тут же скрылось. От Михайлова мы ехали на автобусе, потом на попутной машине, а километров десять прошли пешком — на стоянке автобуса с нами познакомился молодой человек, и хотя он сказал, что идет навестить родных в другую деревню, любезно взялся нас проводить. По дороге Гюзель простодушно рассказывала ему о нашем желании купить дом и спрашивала, не знает ли он что-нибудь подходящее.
Не могу сказать, что сестра пастуха, продавщица местного магазина, встретила нас обрадованно, несколько раз она спросила, не приятель ли я ее племянника, который только что вышел из тюрьмы или сел в тюрьму. Ночевать к себе в дом она нас пустить не решилась, заночевали мы в сарайчике на сене.