Кудами махнула рукой.
— Сгиньте! Только мне о всякой швабре и думать!.. А эти, сбежавшие из плена… подзаборники… чуть научились языку Ямато — и сразу же к девочкам!.. А впрочем… знают толк… а-а-а…
Зевок. Зырканье сметливой Маюми. Ах, он закрыл глаза. Он не видит. Дурачок. Совсем помешался от нашей Лесико. Маюми больно и мгновенно наступила ему на босую ногу ножкой, обутой в деревянную гэта. Он дернулся, ожег ее глазами, спросил шепотом:
— Куда идти?..
Кудами отвернулась, показывая жирную широкую спину под жирно блестящим шелком кимоно. Ноздри ее раздувались — она жадно нюхала ароматы дурманного дыма, исходившего из курильниц, трубок, чубуков, пахитосок. Маюми согнула пальчик, поманила: сюда, сюда, быстро.
Он, со спящей Лесико на руках, чуть ссутулясь, пошел за Маюми по переходам, этажам, темным лестницам. Тени мелькали перед ним. Люди, лица. Неужели они были живые? Неужели он сам был жив?
В маленькой каморке он бережно, легко опустил ее на кровать — опустил, как поднял. Как летел вместе с ней в чистом небе.
— Проснись… проснись. Нет, спи. Спи, царица.
Почему он назвал ее царицей? Господи, он не знал. Чужая страна. Чужая земля, Господи. Искалеченный хитрою речью язык. Зачем он ее увидал? Ведьма та, черноволосая, живущая у моря. Это она снабдила его запиской в бордель. А он даже не воспользовался клочком бумаги с жалкой горсткой жучков-иероглифов.
— Спи… я с тобой…
Она шевельнула плечом, будто отгоняя стрекозу. Ресницы дрогнули. Стрелки вниз, вразнокось. Глаза. Ее темные, сияющие, льющиеся, как дожди, сладкие вишни, глаза, окна в ее мир. Сколько же она страдала! И как! Он поцеловал ее глаза — один, другой, так, как целуют край иконы в церкви, в душистой медовой мгле, пронизанной огнями, шепотами, солью слез.
— Василий… О Боже мой… Ты… не знаешь, как я жила… Ты не знаешь, кто я… Ну да, ты знаешь…
— Знаю.
— А я зато не знаю теперь… Я…
Он не дал ей договорить. Ее рот вплыл в его рот, и вся неистовая нежность истекла из тайников, обнаружив явь и неиссякаемость. Они вдохнули друг друга и задохнулись вместе. Оторвались друг от друга. Засмеялись.
— О радость! Радость моя! Откуда же ты явился!
— Мы говорим по-русски?!..
— А то как же?.. Устала ты здесь. Вижу.
Он держал ее лицо в ладонях. Сжимал щеки. Она тихо глядела на него. Две соленых дороги, то влажных, то белесо сохнущих, пролегали по ее скулам.
— Я тебя отсюда утащу. Уволоку. Здесь тебе не место. Здесь тебе не житье никак.
— А с тобой?! Скитаться по Ямато?! Голодать… умирать под забором?!.. Схватят, закинут в яматскую тюрьму… тот же бордель, только здесь есть кроватки, бельишко, розочки в вазочках, еда, курево, водка, а там… там каменные стены, крысы… решетки… битье палками, если ихнюю бурду не станешь жрать…