– … За что, мне все это? Что я, пожелал чего-то запретного? Мне ведь ничего не надо, кроме нормальной жизни. Жена, дети, работа… Что в этом греховного? А этот клад, я что его просил? Что это, искушение? Значит все это из-за того, что я не выдержал испытания искушением? Ну, хорошо, поманил и отнял. Но ее-то зачем нужно было наказывать, она же ни в чем не виновата! Это я убил тех двоих, и я должен ответить. Но что мне было делать, я же не хотел никого убивать, я просто защищался. Или я безропотно должен был отдать свою жизнь? Но за что, зачем, смысл какой во всем этом?!…
Возле него остановился проходивший мимо священник, который служил на отпевании.
– Простите, это ваших близких хоронят?
– Да, тут моя невеста.
– Сочувствую и разделяю ваше горе. Вы воцерковлены?
– Простите?…
– Службы в церкви посещаете?
– Да, нет. Вообще-то я крещеный, но как-то…
– Понятно, теперь большинство так. Но вам бы хорошо на исповедь прийти, причаститься, глядишь горе-то и утишится. Попробуйте еще Экклезиаста почитать, там хорошо написано для облегчения страждущих. А на исповедь приходите, и просто так поговорить можно, спросите отца Петра. А сейчас руки вот так, ковшичком сложите. Благослови тебя господи!
На улице моросил мелкий дождь. Добровольцы из числа присутствовавших на похоронах мужчин, среди которых был и Николай, вывезли и погрузили гробы в автобусы. Похоронный караван катил по московским улицам, не привлекая внимания прохожих, прячущихся под зонтами, и в основном смотрящих под ноги, чтобы не попасть в очередную лужу. Редко кто бросал взгляд на три одинаковых автобуса следующих друг за другом, да и эти взгляды были равнодушно-любопытствующими. Николай с тоской смотрел в окно. Там на улицах все шло обычным порядком, и никому дела нет до того, что оборвались чьи-то жизни, а линии чьих-то судеб пойдут из-за этого совсем другими путями. Когда автобусы уже подъехали к воротам кладбища, какая-то старушка в нелепом плюшевом жакете, в клетчатом платке, повязанном по-деревенски, с узлом на затылке и с двумя кошелками через плечо, вдруг остановилась, провожая взглядом автобус, в котором он ехал, и несколько раз перекрестилась, шепча что-то.
Перед воротами произошла заминка. Дежуривший возле них мужичок, на котором ввиду дождя была армейская плащ-палатка, а на ногах почему-то лаковые ботинки, делал вид, что въезжать на территорию кладбища, ну никак не положено. Твердость его убеждений моментально испарилась при виде бутылки, возникшей в руках Любови Константиновны. Волшебным образом ворота растворились в тот самый момент, когда бутылка исчезла под плащ-палаткой.