— Я тебе, Степан Максимыч, — сказал Пугачев, — притащил сайгака, так освежуй-ка его.
— Хорошо, надежа, — Оболяев указал на крестьян, — теперь и кстати: вот прибыли к нам гости.
— А что это за люди?
— Нам нельзя таиться. — Чичков и остальные двое поклонились в ноги Емельяну. — Вы видите, бритые у нас лбы, мы беглые поселенцы, не оставьте нас!
— Хорошо, ребята, не кланяйтесь и не бойтесь! Я вас не оставлю, живите здесь, а потом мы сыщем вам и место.
Чувствуется и по этим словам, и по всем другим, ранее сказанным, по поступкам Пугачева, что в нем уже непрерывно работает мысль, работает в одном направлении; ум его, все существо устремлено к заветной цели — вырваться из тенет, сетей, которые опутывают его непрерывно, разорвать оковы, совершить дело, к которому тянется его мятежная, беспокойная душа, собрать вокруг себя тех, кто это дело поддержит, пойдет за ним. Сначала это были не очень ясные, отчетливые мысли, стремление, потом намеки, наконец — открытый разговор с Пьяновым. Арест в Малыковке, уже четвертый в его жизни, и заключение в Казани не остановили эту работу мысли. Оказавшись на свободе, он снова рвется на Яик, и здесь в разговоре с только что увиденными людьми, беглыми и неприкаянными, Емельян снова обнаруживает в себе это скрытое, тайное стремление к тому, чтобы начать задуманное дело. «Я вас не оставлю», — говорит им этот человек, тоже, как и они, беглый, каторжный, преследуемый властями, говорит чуть ли не «царским», «императорским» тоном! Какая разница между Емельяном, произносившим эти ободряющие слова, и перепуганными беглецами из Центральной России! А ведь когда он вошел в избу, вид у него был весьма скромный: в одной холстинной рубашке, к тому же грязный и испачканный в крови (нес сайгака по степи), на ногах — прохудившиеся коты, на голове — сермяжный колпак. А сколько чувствуется в словах его внутренней уверенности и огня! По всему видно, он встал на свой путь, перешел свой Рубикон.
Через несколько дней после разговора с беглыми хозяин и Пугачев пошли в баню. Еремина Курица увидел у своего постояльца какие-то отметины, знаки на груди — рубцы, шрамы, оставшиеся после болезни.
— Что это такое у тебя на груди-то?
Емельян промолчал, но задумался. Вспомнил о своем разговоре с Пьяновым: «А что, не сказал ли он Ереминой Курице, что я называл себя Петром Федоровичем?» Час спустя вышли из бани, и Пугачев вскоре подсел к хозяину:
— Давича, Степан Максимович, ты парился со мною в бане, а приметил ли ты на мне царские знаки?
— Какие знаки? Я не только не видывал, но и не слыхивал, что за царские знаки такие.