– Можно про Куркулева? – попросил Костя.
– Ах да, конечно. Так вот, не знаю, поможет ли это делу, но у Сережки, у убитого, был роман. Роман нехороший, непорядочный, с непутевой одной местной. Бабенка эта, Ленка, настоящая шалава, а мужик у нее золотой, деньги все в дом, все в дом, а из дома – ничего. Так вот Федя этот, который муж, недавно в нетрезвом состоянии божился, что обоих порешит, если еще раз застукает. Это все знают. Я ничего не имею в виду, но и молчать не могу, видя неторжество справедливости.
– Та-а-ак, – протянул Комаров, – если вы говорите, что про роман Куроедова и Елены..?
– Федорчук, – услужливо подсказала ему Белокурова.
– Федорчук, – повторил Костя, – знали все, то почему никто даже не обмолвился об этом? Ревнивый муж – первый, на кого должно было пасть подозрение, а все в один голос твердили о Куркулеве.
– Да я же разъяснила, – всплеснула руками Анфиса Афанасьевна, – Куркулева не любят, а Федорчук – золотой мужик. Зачем же людям его засаживать? Я-то и то рассказала по-родственному, как заинтересованное лицо. Мне же важно, чтобы у зятя раскрываемость преступлений была высокая.
– Какого еще зятя? – не понял Костя.
Что-то он не помнил, чтобы кроме него в Но-Пасаране был работник милиции.
– А я вам еще не сказала? – опять зарделась пятнами Белокурова, – мы согласны.
– Да на что вы согласны? – заорал от наплыва нехорошего предчувствия Комаров.
– На ваш брак с Калерией, дети мои, – всхлипнула Анфиса Афанасьевна.
Далее все было похоже на дурной сон. Костя деликатно пытался объяснить, что и не собирался делать предложения Калерии, Белокурова кричала, что букет и портвейн – признак сватовства – видело все село, и если после этого Комаров не женится на девушке, то она будет навек опозорена, ворвавшиеся в комнату Калерия и маленький, жалкого вида человечек, по-видимому, глава семьи, пытались уладить конфликт силой и уговорами. В какой-то момент Калерии удалось зажать мать в угол. Человечек, умоляюще прижав к груди руки, взмолился тихим голосом:
– Бегите, бегите, долго продержать мы ее не сможем.
Костя прорвался сквозь кольцо обступившей его ребятни и выскочил на крыльцо. Появление его было встречено неодобрительным гулом множества голосов.
– Эх, жаль, рано вырвался, – выделился из общего гула один голос.
– И без побоев, – поддержал его другой.
– А может, сговорились? – выразил надежду третий.
О том, что он неправ, во весь голос заявила Костина форменная фуражка. Она вылетела из приоткрывшейся двери и со свистом полетела в толпу, сшибая по пути головы молодых подсолнечников.