Девки попадали на пол, задрыгали ногами в ворохах разлетевшихся юбок. Музыка оборвалась. Публика засвистела, заулюлюкала. Мужики закурили, заорали: «Браво! Бис! Сволочи!.. Стервы!.. Как пляшут!.. Как чертовки в Аду на сковороде!.. А эта!.. Новенькая!.. С головой как подсолнух!.. Вот это коленца отмачивала, ну, старик, меня огненный пот прошиб!.. Клянусь, я проберусь сейчас за кулисы, даю за нее… сколько ты дашь, дурень?!.. у тебя дети дома сидят на лавке некормленые… Браво!.. Би-и-и-и-ис!.. Еще канкан!.. Снова канкан!.. Кан-кан-кан-кан!..»
«Кан-кан, кан-кан», - звенело у Мадлен в горячей голове.
Она задохнулась. Не могла раздышаться. Перевела дух.
Занавес из тощей мешковины задернулся, и девки обступили новую танцорку, нагло выбежавшую на сцену из тьмы зрительного зала.
— Кто ты такая?.. Нашенская?.. У кого в Доме?.. У тетки Лу?.. Здорово… А мы вот тут… А лет тебе?.. А сколько ты за ночь… А плясать у кого училась и за какую плату?.. Ни у кого?!.. Врать-то… Ты искусница… А в постели ты тоже такая?.. А волосы у тебя крашеные или некрашеные?.. а завиваешь на горячие спицы… на щипцы?.. Сами вьются?!..
Вопросы девок жужжали около ее головы назойливыми пчелами. Дылда подошла и ткнула ее локтем в бок.
— Блеск, — только и сказала.
И обняла, и чмокнула громко и слюняво в румяную мокрую щеку.
Пот катил с Мадлен в три ручья.
— Ты тут одна?.. С хахалем?..
— С графом, — потупилась Мадлен.
Девки заржали как кобылы:
— С графом!.. У, ох-хохо!.. Высшее общество!.. Как это вы удосужились в гости к нам, прачкам… У нас ручонки немытые!.. Ножонки в деревянных тапках!.. Мы в лимузинах не ездим!.. У нас простой канкан!..
— Берем тебя к нам, — сказала дылда строго. — Пойдешь? Брось свою старую толстую Лу. Она тебя обчищает, как липку. И ты молчишь. Пашешь на нее, как корова, да?.. А графьями не проживешь. Они так. Сегодня один, завтра…
— Не пойду, — сказала Мадлен и вытерла ладонью пот со лба. — У меня есть своя жизнь.
— Своя, ха! — хохотнула дылда. — Рассказывай сказки! Нам ничего не принадлежит. Ни еда. Ни питье. Ни жилье. Ни дети. Ни деньги. Ни крест на кладбище. Креста мы уже не видим, поэтому он нам не принадлежит. Ни мужчины. Мужчины — гиль. Бред. Пригрезился и канул. А ты осталась. Это твоя жизнь принадлежит.
— Богу?
Дылда закинула голову и начала хохотать. Она хохотала долго, и девки заразились хохотом, сперва одна прихохотнула, за ней другая, третья, и вот уже весь кордебалет хохотал, приседая, показывая пальцами на Мадлен, вытирая слезы, выступившие на глазах от смеха, корчась и колыхаясь всеми оборками пропотевших юбок.