В бытность свою опером он всегда хранил в ящике стола станок для бритья с лезвиями «Балтика» — орудие инквизиции. Но сейчас и этого добра не было. Сашка потер щетину на подбородке и решил пойти к Обнорскому: наверное, у него бритва есть.
Он не успел выйти из кабинета, как затрезвонил телефон.
— Але, — мрачно сказал Зверев в трубку.
— Привет, капитан, — раздался в ответ Настин голос.
Нужно было что-то ответить, но он совершенно не знал — что.
— Эй, капитан! Ты меня слышишь?
— Слышу. Что тебе нужно?
— Попрощаться. Всего лишь попрощаться, ЛЮБИМЫЙ, — сказала Настя с интонацией, от которой у него замирало сердце. Сказала — и засмеялась. Смех рассыпался серебряными монетками, которые никто и никогда не подберет.
— Попрощаться?
— Да, любимый, да… Жаль, что так поспешно. Я бы с удовольствием посмотрела на твою глупую мужественную мордашку, но ты сам виноват. Я уезжаю, Зверев. И навряд ли мы когда-нибудь увидимся. Прощай, капитан.
— Куда ты уезжаешь?
— Глупый вопрос, Санечка… Странный и глупый. Во-первых, я не скажу тебе — куда. Во-вторых, главное не в том — куда. Главное в том — откуда. Ты понял?
— Нет… Ты где сейчас?
— В машине, опер. Называется — «мерседес». Кусочек нормальной человеческой жизни, абсолютно несовместимый с этой страной и с этой жизнью… Если, конечно, все это можно считать жизнью. И сейчас, Шурик, я еду в «мерседесе» туда, где он не является инородным телом. Где нормальные дороги, нормальные законы, нормальные ценности… Ты понял?
— Кажется, да, — ответил Сашка. — Ты погрузила в багажничек «мерзавца» чемоданчик с баксами и бежишь.
Настя снова засмеялась. Медяки раскатились по заплеванному полу вокзального сортира… Их наверняка подберут.
— Э-э, нет, — сказала Настя, — я не бегу. Я освобождаюсь. От дураков, пьяниц, выборов народных депутатов, гаишников… от СОВКОВОС-ТИ. И сама удивляюсь: почему я не сделала этого раньше?
— Может быть, потому, что раньше на тебе убийства не было? — сказал Зверев.
— Дурак ты! Ты неудачник, Зверев. Убогий ты человек.
— Это точно, — сказал Сашка и подмигнул своему отражению в зеркале. — До твоих высот мне никогда не подняться.
— Дурак! Безусловный, абсолютный и непроходимый, как заворот кишок. Ты ведь, в принципе, и недостоин лучшей жизни, потому что — СОВОК. А это неизлечимо, Зверев. Это беда на генетическом уровне.
— Вот и объяснились, — сказал Зверев. — Ежели ты все сказала, то давай прощаться.
— Мудак! — закричала вдруг Настя. — Мудак! Что ты дела…
И — оборвала «разговор»… Зверев пожал плечами, подумал, что прощание получилось «нежным». Он положил трубку на аппарат и пошел за бритвой.