– Бери. В мужской возраст войдешь – убьешь меня. Пусть оно так будет – расти будешь с мужской думкой за месть. Живи той думой – все лучше, чем как твой отец, ложью да молитвой. Будем живы – сыщи меня, коли почуешь, что вдосталь сил да умения скопил. Одно – не торопись, потому как я не сжалюсь… да и не медли, потому как без чести – старика вбить.
Обеими руками мальчик взял камас – их потянуло вниз стальной тяжестью, но ребенок удержал оружие и серьезно кивнул:
– Хорошо. Я убью тебя, когда вырасту. Я тебя обязательно убью.
– Санька! – завыла женщина, протягивая руку с пола. – Ты что говоришь?!
– Смолкни, дура, – сказал Гоймир, не поворачивая головы. – Станется – вырастет он не таким выб…ком, как муж твой. Станется – начнет нас убивать, но не предаст никого за столом своим, как гостя принимая, через хлеб ему в глаза глядя, подле Огня печного сидя! Смолкни и не смей в его путь встревать!..
…– Убил?
Спросил это только Гостимир. Олег стоял, где стоял, по-прежнему молча". Йерикка смотрел куда-то в угол.
Вошедший Гоймир сел к столу, нашарил, глядя под ноги, в миске огурец, захрустел. Невнятно сказал:
– Зарезал… Да что… не вернешь ни деда Семика, ни Брячко… В толк возьми! – Он плюнул огрызок обратно в рассол и поднял голову: – То ведь меня да Вольга, то нас должны были убить! Мы-то в обратную пошли, а…
– Ты не о том думаешь, – откликнулся вдруг Йерикка. – Они вторглись на наши земли. Целой воинской частью, нагло. – Рыжий горец обвел всех своих товарищей холодным взглядом. – Это уже не зерно потравленное! Это нам в лицо плевок почище убитых в Трех Дубах, почище Ломка! Потому я предлагаю по возвращении собрать ребят и обсудить ответные меры.
– Набег? – во взгляде Гоймира появилась осмысленная злость, похожая на голубой огонек.
– Конечно, – кивнул Йерикка, и Олег впервые увидел, что такое «зловещая улыбка», – раньше он эти слова считал выдумкой писателей. – И если кто-то решил, что мы теперь вроде тряпки при входе – то скоро он убедится в обратном. Так как, водитель?
Гоймир улыбнулся в ответ. Или просто оскалился.