Но продолжим: жестокость - это третий тип наслаждений, который мы обещали исследовать. Он становится всё более и более распространён среди мужчин, и они объясняют своё пристрастие следующим образом: мы хотим пребывать в состоянии возбуждения, что является целью любого мужчины, стремящегося к наслаждениям, и лучше всего на нас будут воздействовать самые сильные средства. Исходя из этого, становится совершенно безразлично, приносят ли наши действия удовольствие или неудовольствие объекту, который служит нашим желаниям. Важно лишь подвергнуть нашу нервную систему самому сильному воздействию, ведь, без всякого сомнения, мы значительно острее чувствуем боль, чем наслаждение. Поэтому и отражение боли, которой мы подвергаем других, будет возникать в нас с большей силой и будет более интенсивным отзвук боли будет громче, и наше животное начало полностью пробудится в нас, влияя на нижние части нашего тела и возвращая нас к первобытному состоянию, в котором наши органы похоти воспламенятся и будут готовы к наслаждению. Никогда нельзя точно сказать, испытывает женщина наслаждение или нет, а часто она остаётся разочарованной. Более того, старику или уродцу очень трудно принести женщине наслаждение. Если же это всё-таки удаётся, наслаждение оказывается слабым, и нервы реагируют на него вяло.
Поэтому следует отдавать предпочтение боли, так как острая боль не может обмануть, и её влияние значительно сильнее. Но людям, одержимым этой манией, могут возразить, что боль испытывает твой ближний. Не чуждо ли милосердию приносить боль другим во имя того, чтобы доставлять наслаждение себе? В ответ на это повесы говорят, что, приобретя привычку гнаться за наслаждениями и думая при этом исключительно о себе, не считаясь с другими, они пришли к убеждению, что это является вполне нормальным, согласующимся с естественными наклонностями - предпочитать то, что ощущают они сами, тому, чего они не ощущают. Что же смеют от нас требовать? Какое нам дело до страданий, которые испытывают другие? Разве они приносят нам боль? Нет, наоборот, как мы только что продемонстрировали, чужие страдания производят в нас приятные ощущения. С какой стати тогда мы должны жалеть человека, испытывающего одно ощущение, тогда как мы испытываем совсем другое?
Почему мы должны освободить его от боли, если мы не только не прольём слезинки по этому поводу, а испытаем огромное наслаждение от его страданий?
Разве хоть один единственный раз мы испытывали некий естественный порыв, толкавший нас предпочесть другого себе? И разве мы не одиноки в этом мире, где каждый только за себя? Твой голос становится фальшивым, когда ты говоришь от имени Природы, будто бы не следует делать другим то, чего ты не хочешь, чтобы другие делали тебе - такую вещь могут говорить только люди, причём слабые люди. Сильному человеку это и в голову не придёт. То были первые христиане, которых постоянно преследовали из-за их нелепых убеждений они кричали всякому, кто мог их услышать: Не сжигайте нас, не сдирайте с нас кожу! Природа говорит нам: не делай ближнему того, чего не желаешь себе! Глупцы! Как может Природа, которая всегда влечёт нас к наслаждению, которая не вселила в нас иных инстинктов, иных убеждений, иных порывов, как может Природа тут же пытаться убедить нас в том, что мы должны пренебречь любовью к себе, если она приносит боль другим? О, верьте мне, Эжени, верьте, наша мать Природа не говорит нам ни о ком, кроме нас самих, её предписания требуют полного эгоизма, и во всём этом мы ясно слышим её неизменный и мудрый совет: