Степь волнами уходила вдаль. Громадное медное солнце плавало в пепельном небе, едва не касаясь неровного, туманного горизонта; низины утопали в дымке, над которой парили серо-синие округлые вершины далеких холмов. Овцы теперь казались не больше блох, но стояла такая тишина, что даже сюда долетало из прозрачной глубины едва слышное, но отчетливое блеяние и позвякивание колокольчиков. Благодать-то какая, с печальным восторгом думал Андрей. Вот идти бы туда, идти просто, ни для чего, взлетать, словно лодка на гребень одной волны, потом другой, третьей, без конца — только простор, ветер, трава… От красоты и покоя щемило сердце. Лолу бы позвать, она так хорошо красоту чувствует, даже сама хорошеет… Стало совсем грустно. Сима сюда точно не полетит. Хоть бы кусочек этого до нее донести… Поколебавшись — жаль было убивать цветы, — он осторожно сорвал три прекрасных мака, сел в гравилет и, положив цветы на сиденье рядом с собой, поднял машину в воздух. Холмы уплыли вниз, и от горизонта поползло, затекая между отрогами холмистых гряд, плоское темное море.
Трасса была плотно забита — после рабочего дня с севера спешили к морю любители вечернего купания и, спускаясь со скоростных уровней, в одном ряду с Андреем растекались по побережью. Андрей задал программу и на семь минут отдался во власть диспетчерской, бездумно глядя на скользящие тут и там верткие силуэты; в авторежиме он вписался в посадочную спираль и, снова перейдя в приземном уровне на ручное управление, неспешно повел гравилет над Ялтой, высматривая с высоты двухсот метров посадочную площадку на крыше «Ореанды».
Набережная, как всегда, была переполнена. Но под Большим Платаном было, как всегда, хорошо. Переложив маки в левую руку, Андрей похлопал Платан по необъятному стволу, затянутому теплой, как человеческая кожа, корой, глянул вверх, в бездонное варево листьев, а потом, будто испросив у Платана удачу, в который раз за последние дни набрал номер Соцеро. Соцеро, в который уже раз, не ответил. Андрей подбросил кругляшок фона на ладони. Ему больше некуда было звонить. Он хотел было спрятать фон, но какой-то седой мужчина с тонким лицом музыканта попросил дать его на минутку — позвонить. Андрей с удовольствием протянул ему фон и, чтобы не смущать, отвернулся к морю. «Нет; они сказали — нет, — негромко и поспешно втолковывал музыкант. — Меркурий совсем закрыт, что-то строят. Придется ограничиться астероидами и Марсом, там есть очаровательные места…» Интересно, подумал Андрей. Что там могут строить опять? Может, нужны пилоты-одиночки? Впрочем, Соцеро бы сказал. Хотя Соцеро куда-то сгинул, звоню ему, звоню… Но это же последний друг, настоящий. Гжесь ушел в Звездную. А Марат — погиб на этом… этом проклятом… Неужели в Марате все дело, в сотый раз спросил он себя. Неужели, если бы среди других не оказался мой Марат — я спокойно сообщил бы на Землю координаты, спокойно дождался бы патруля… как ни в чем не бывало поволок бы дальше свои семьсот двадцать тысяч тонн паутинных металлоконструкций? Он не мог вспомнить, думал ли тогда о Марате. В памяти осталось лишь ощущение ледяной, непреклонной ненависти.