Раб, пасший свиней, почтительно поклонился Эриссе. Она на ходу благословила его, хотя, строго говоря, не имела права этого делать: ведь она была никакая не жрица, а просто мудрая и искушенная в медицине и магии женщина.
Но и мудрой женщине не обойтись без божественной помощи, поэтому Эрисса и решила восстановить здесь, на Малате, некоторые обряды древних культов: ведь она сама в девичестве танцевала с быками для Госпожи и оставалась ей верна даже после того, как ее избрал бог — да, для людей она была чем-то большим, чем знахарка.
Дагон, например, особенно в первые годы, крепко побаивался ее и считал источником своих торговых удач. Эрисса улыбнулась, вспомнив об этом.
Она уходила все дальше и дальше в глубь острова. И вскоре оказалась в древнем сосновом бору. Здесь, на высоте, под душистыми кронами, уже начинала чувствоваться осенняя прохлада. В полдень Эрисса отдохнула и подкрепилась возле быстрого ручья. Ручей впадал в пруд, и Эрисса могла бы там поймать пару рыбешек и съесть их сырыми, если бы правила алтаря Богини не запрещали ей вредить живому.
Когда стало уже смеркаться, она достигла цели — пещеры на склоне самой высокой горы Малата. Неподалеку отсюда в хижине жила сивилла-прорицательница. В качестве подношения Эрисса отдала ей подвеску из северного янтаря, в котором застыл навеки жук. Это был весьма дорогой подарок, поэтому сивилла не только помолилась за Эриссу перед всеми тремя богинями, чьи изображения стояли возле входа в пещеру — Бритомартис-девственницей, Реей-матерью и Диктинной Помнящей и Провидящей, — но и провела ее за завесу, к источнику и его Тайне.
В хижине было вдоволь припасов, доставляемых местными жителями. После ужина сивилла собиралась посплетничать с гостьей, но Эрисса была не в настроении. Спать легли рано.
Эрисса снова поднялась засветло и с рассветом была уже на горном склоне.
Здесь, в торжественной тишине и одиночестве, она могла вволю поплакать.
Под ногами круто падали вниз скалы и утесы, темневшие на фоне зеленых сосен, за которыми пестрели поля и сады. Над головой в чистом небе парил одинокий орел, и крылья его отливали золотом в лучах Астериона — Солнца. Прохладный воздух пропитан запахами шалфея и чабреца, легкий ветерок шевелит волосы. Вокруг острова расстилается море — то синее, то зеленое, а вдали и вовсе пурпурное, покрытое клочьями тумана. На северо-западе, словно белогрудые корабли, возвышаются другие острова и побережье Северной Азии, где видят еще ночные сны, на юге виднеется гора Ида, где был рожден Астерион — на Кефте, любимом и навеки потерянном.