Вразвалочку, солидно дымя сигаретой, весь в наколках, Гоша подошел к ларьку и завел с Тарасовной деловой разговор.
– Что, бабка, как торговля идет? Никто не обижает?
– Да кто ж меня обидит, миленький? У нас тут все свои.
– Ну а вдруг?
– Тебе чего надо-то, Гошенька? Бутылочку, небось?
– Бутылочку само собой…
Мозговой изложил свои условия. С этого дня он, дескать, берет ее под свою крышу, и теперь она может никого на свете не бояться: ни бандитов, ни финансового инспектора, ни участкового. Кто сунется с претензией, с тем он лично разберется. Но за охрану бабка должна платить процент.
– Две штуки в месяц не много будет, а, Тарасовна?
По тусклой ухмылке Тарасовна поняла, что он не шутит, отозвалась с готовностью:
– Да-да, Гошенька, такому красавцу весь магазин отдала бы, будь моя воля. Но ведь я не одна. Посоветоваться надо.
Шумнула – и из тенька выполз ее смурной сожитель Мышкин. В двух словах бабка обсказала ему суть дела: мол, такая нежданная радость, теперь у них есть защита от всех невзгод, но за две тысячи в месяц.
– Всего-то? – удивился Мышкин. – Так это же почти задаром.
Гоша Мозговой уже понял, что сунулся не по чину.
В коренастом громиле с бельмом на левом глазу и со свернутым набок шнобелем он угадал опытного ходока, но отступать было поздно.
– Можем поторговаться, – заметил нагло. – На сумме не настаиваю.
– Счас поторгуемся, – ответил Мышкин и без резкого взмаха двинул ему кулаком в ухо. Удар был столь силен, что громоздкий Мозговой кувыркался по воздуху метров пять, пока не врубился семипудовой тушей в прилавок с овощами. Там Мышкин его настиг и охаживал сапогами еще минут пять на потеху гуляющей по базару публике. К концу экзекуции от начинающего рэкетира осталась одна наколка да синий, раздувшийся пузырь вместо молодецкой рожи.
За это время бабка Тарасовна привела сержанта Федюню, справедливого опекуна над всей здешней торговлей. Сержант нес под мышкой полиэтиленовый пакет с подаренным Тарасовной гостинцем. "
– Как же понимать? – строго обратился сержант к ворочающемуся под прилавком рэкетиру. – Только вышел на свободу и сразу за старое? Что ж, парень, будем оформлять как рецидив.
Гоша сплюнул на землю выбитые зубы и что-то невнятно промычал в свое оправдание.
Двое мужиков-доброхотов помогли сержанту отнести окровавленного богатыря в отделение.
Разумеется, платить бабке Тарасовне все равно пришлось, и не ей одной, но это уже другая история…
Бабка Тарасовна до встречи с сожителем Мышкиным три раза побывала замужем, и от каждого брака у нее осталось по сыночку. Двое старших, Иван и Захар, давно обустроились со своими семьями, мать редко навещали, а младшенький, Егорушка, жил при ней. Уродился непутевый, ущербный, про таких говорят, пыльным мешком трахнутый. Как с ним ни бились, до восемнадцати лет доллара от немецкой марки не мог отличить. Да и было в кого. Батяня его, Петр Игоревич, прожил с Тарасовной около пяти лет и за это время копейки в дом не принес, того, что зарабатывал на оборонке, хватало разве что на собачье пропитание, зато гонору в нем было хоть отбавляй. С законной супругой разговаривал сквозь зубы, презирал за самогон. А для кого она старалась? Ладно бы на своей оборонке достиг высоких степеней, так и того не было. Изображал ученого, а до седых волос все ходил в старших сотрудниках на двухстах целковых. Никчемно жил и погиб соответственно. Какая-то в институте авария случилась, он первый полез починять, его током и скосило. От солидного, крутолобого пузана осталась черная обгорелая головешка. На похоронах произносили торжественные хвалебные речи: герой, бескорыстный труженик и прочее – у Тарасовны от умиления слеза выкатилась, ну-ка, думала, пожалуй, не меньше пяти тыщ отвалят откупного! Накося, отвалили! Помыкалась по высоким кабинетам, до самого директора дошла, и везде на нее глядели, будто за милостыней явилась. Еле-еле на детей выбила бесплатные путевки в Кисловодск, на воды.