— Там было не худо. Только я знала, что ежели продадут, то непременно в поле или что похуже. А кроме того, я долго думала про свободу. Мы, черный народ, внимательно слушаем, а чего услышим, говорим друг другу.
— Погоди минутку, — перебил Эдмондс. — Ты сказала, что была мамкой… своего хозяина, когда он был ребенком? Но тебе не может быть столько лет!..
В ответе Флоры он почувствовал, что она уже ощущает себя свободным человеком и гордится своей свободой — может быть, преувеличенно.
— Да нет, сэр, мне столько, сколько есть. Оттого они и затевали меня продать. Я ничего плохого не сделала. Но год за годом масса и миссус смотрели на меня странней и странней, и все заодно с ними. А когда она померла, я смекнула, что ему больше держать меня неохота. А вы бы как на его месте? — Эдмондсы не нашлись, что ответить. Повисло гнетущее молчание, мерный ход напольных дедовских часов вдруг напомнил тяжелую поступь рока. Наконец негритянка заговорила опять: — Оно и раньше так бывало. Оттого я и знаю, каково работать на поле. Я не просто глядела со стороны, я по себе знаю, каково оно там. Когда первый старый масса продал меня папаше массы Монтгомери, он ничего не сказал, сколько мне лет. Тогда я подумала, что, может, мне что и улыбнулось. — Она помолчала, уставившись в ковер, и сглотнула. — Лучше я не стану говорить, как я сделала, чтоб меня углядели и забрали в большой дом.
Эдмондс ощутил, что у него загораются щеки. Джейн, похлопав по коричневой руке, прошептала:
— И не надо ничего говорить, дорогая. Разве рабыня может выбирать?
— Не-а, мэм, это факт. В первый раз меня запродали, когда мне было четырнадцать, забрали от отца и матери, и тот человек и оба сына его… — Тут взгляд Флоры упал на стоящую на полке Библию. — Мы ведь должны прощать, да? Бедняга Марс Бретт, его порешили в войне. Я видала его папашу; когда пришло известие, и пожалела бы его, да только была жутко усталая с работы.
У Эдмондса побежали мурашки по спине.
— Ты о какой войне говоришь?
— Про рев… про эту… революцию за независимость. Даже мы, рабы, про нее слыхали.
— Но тогда тебе… да нет. Флора, не может этого быть! Выходит, тебе… тебе лет сто!
— Так и есть, — кивнула Флора. — Я схоронила моего мужа, взаправдашнего мужа, и детишек, тех, кого не запродали на сторону, и… — Тут силы изменили ей, и флора невольно потянулась к Эдмондсу. — Долго, очень долго!
— Ты родилась в Африке? — низким голосом спросила Джейн.
Флора с трудом взяла себя в руки.
— Не-а, мэм, я-то родилась в бараке. Но моего папашу скрали оттуда, и он говорил малышне про все прежнее, про племя, про этот, как его, джунгель… Говорил еще, что он вполовину арап. — Она невидящим взглядом уставилась в пространство. — Помер он. Все померли, а свободы нет и нет… Я поклялась себе, что буду свободная, за всех за них буду свободная. Так что пошла вдогон за Пьяной Тыквой… И вот я здесь…