Раздувая паруса, против ветра к берегу пробивался корабль туземцев. Должно быть, он лежал в дрейфе, дожидаясь прилива, и сейчас его понесет вверх по реке — вне всякого сомнения, он направляется в Ксенокноссос. Наверно, будет искать укрытия в одной из бухточек, нарытых итагенянами вдоль берегов, чтобы переждать рокочущее неистовство мощной приливной волны; сегодня она особенно опасна — полнолуние, да еще и луна в самой низкой точке орбиты.
На севере, километрах в пяти от материка, где вода бурлила и вскипала белыми бурунами, высились черные зубья Запретной Суши — скверного участка скал и отмелей, огибаемого мощным течением с юга. Ханно вывел паруса к ветру. Надо убраться подальше, пока надвигающийся прилив не прибавит потоку сил.
Перейдя на другой галс, он направил судно к ближайшему из трех островков, замаячивших в туманной дали на востоке. Вряд ли удастся добраться туда до обеда, а благоразумие велит к тому времени уже поворачивать обратно — зато остров послужит неплохим маяком. Если бы была в жизни иная, главная цель, подумал он. Если бы где-то ждала заветная гавань! Но, увы, мне не бросить якоря. Одиссей, отправляясь из обращенной в пепел Трои в родную Итаку, был соблазнен пожирателями лотоса, пострадал от циклопов, был обольщен чародейкой, отнимавшей у мужчин человеческий облик, спускался в царство мертвых, обозрел поля Солнца, прошел чрез врата разрушения, попал в плен к влюбчивой Калипсо, был выброшен на берег в Финикии — но в конце концов добрался домой.
А сколько гаваней упустил за тысячелетия он, Ханно? Неужели все до одной?
Светило Тритос отыскало разрыв в облаках, и море в его лучах вспыхнуло. «Ариадна» плыла по Аметистовому морю, припорошенному алмазной пылью, окруженная белоснежными гривами гонимых ветром волн. Море будто красовалось перед Ханно — очаровательное и изменчивое, как женщина.
Танитель, чьи черные волосы были увенчаны венком из анемонов, когда она шепнула, что не хочет жертвовать своей девственностью во храме, пока не придет к нему в покои; Адония, читавшая предначертания звезд, сидя на вершине высившейся над Тиром башни — вот две гавани; дважды он бросал якорь, и свет домашнего очага служил ему маяком в ночи, пока эту страну не смыли яростные волны, и снова он остался один посреди немых волн. А после — Мераб, Алтея, Нируфар, Корделия, Брангуин, Торгерд, Мария, Жанна, Маргарет, Наталия… О Астарта, милых сердцу призраков не счесть, не упомнить — но разве они не были призраками с самого начала, будучи обрученными со смертью, предназначенными на заклание ей? К мужчинам Ханно испытывал более близкие чувства, они не могли уйти так же бесследно — Баалрам, Тхути, Умлеле, Пифеос, Эзра, неотесанный старина Руфус… Да, при мысли о них до сих пор сжимается сердце, а душевная скорбь по Руфусу не утихнет до скончания веков.