Посреди недели Александра Борисовича вызвал к себе в кабинет Константин Дмитриевич Меркулов. Заместитель Генерального прокурора был явно озабочен. Турецкий догадывался о причине.
Позвонив по внутреннему телефону еще утром, он узнал от Клавдии, что «самого» пригласили в Администрацию, на Старую площадь. А что подобные приглашения всегда были связаны с какими-либо малоприятными заданиями, знали все на Большой Дмитровке.
Клавдия Сергеевна, пребывавшая в тот момент в полнейшем одиночестве в связи с отсутствием своего начальства, обрадовалась случаю, но, главным образом, возможности высказать совершенно «забуревшему» и охамевшему старшему следователю свое безграничное, истинно женское «ффэ-э!».
Настроение у Александра Борисовича было отнюдь не деловое, и поэтому он даже с некоторым удовольствием воспринял возмущение этой полной и зрелой в самом лучшем смысле «сорока с небольшим летней девушки», обиженной, и небеспочвенно, его постоянным невниманием к ней в последнее время. И за каждым упреком Клавдии Сергеевны просматривалось такое ожидание и обещание, что любого другого мужика, кроме вечно неблагодарного Турецкого, немедленно захлестнула бы волна всепожирающей страсти, требующей немедленного и полного удовлетворения. Любого, но не его. Потому что Александр Борисович знал: «девушке» нельзя давать абсолютной воли. Она не однажды заявляла, что в порыве своей неистовой любви готова совершить «невероятное». Сказанное не расшифровывалось ею, но кого-то иного в подобной же ситуации могло и насторожить: «девушка» ведь до сих пор оставалась незамужней. Однако если и в самом деле кого-то в ней что-то настораживало, то никак не Турецкого, которому, в общем-то, были по фигу «отчаянно педалируемые эмоции». Он знал Клавдию и был уверен, что она вовсе не собиралась разрушать его семью. Ей вполне хватало нежности и желанной близости с обожаемым ею мужчиной. Она была готова принять его в свои жаркие объятия ночью и днем, вечером и на рассвете, зимой и летом, сырой осенью и… то есть всегда. Чтобы потом отпустить от себя, тихонько всплакнув от переполнявших чувств.
Помня об этом, Александр Борисович вибрирующим от томления голосом пообещал в один из ближайших дней изыскать свободный вечерок, чтобы предаться грешной страсти. И снова оказался не прав: по ее разумению грешной страсти просто не бывает! Она или есть, или ее никогда и не было, а значит, он всю жизнь бессовестно ее обманывал. Турецкий не решился продолжить с некоторых пор затянувшийся между ними в интимные минуты схоластический спор о том, какая разница и что общего между желанием и страстью, но, главным образом, о том, когда, в какой момент мировой истории одно перетекает в другое. Или наоборот.