Когда в дивизии был получен приказ от командования — одному из полков спешиться и занять линию обороны — пять командиров нашли предлоги оставить своих людей в седле. Шестой же, новый командир чеченского полка Давлет-хан, во-первых, был в Дикой дивизии новичком, во-вторых, плохо чувствовал горский характер, давно утеряв чеченскую душу. Поэтому возражать особенно не стал, принял приказ к исполнению. И вот не черкесы, не дагестанцы, не татары, а именно чеченцы были посажены в окопы. Единственное, что оставалось им сделать, чтобы хоть как-то отличаться от грязных, завшивевших пехотинцев, так это заткнуть за пояс нагайки.
Давлет-хан попробовал было приказать, чтобы нагайки были оставлены при лошадях, но кто-то из адъютантов благоразумно подсказал ему, что нагайки лучше всего оставить, а не то всякое может случиться. Здесь была очень тонкая граница, когда в окопы еще можно было приказать, а отдать нагайки — уже нет. Давлет-хан пока ее не чувствовал.
Чеченцы, в первые дни с радостью воспринявшие назначение своим командиром человека одной с ними крови, да еще старинного чеченского рода, скоро поняли, что погибший польский князь Радзивилл был куда большим чеченцем, чем Давлет-хан. Что вообще привело его в Дикую дивизию? Вероятно, возможность приблизиться к императорской фамилии, обзавестись высокородными связями, словом, не долг чести и жажда подвигов, а совсем другое, непонятное сердцу честного джигита.
— Видел я, Аслан, как смотрел на тебя Давлет-хан, — говорил, сидя в окопе, хевсур Балия Цабаури своему другу. — Не понравился мне его взгляд. Недоброе он замышляет. Скажу даже, замыслил он уже что-то.
— Нет, Балия, — отвечал Мидоев, — ему бы с полком чеченским справиться. Вон у него сколько таких абреков, как я. Стрелять мне в спину он не будет. Не будет он из-за меня рисковать своим важным положением. Если же пошлет на опасное дело, так я его за это только благодарить буду. Не мне тебе говорить, что на войне не всегда опасней, где врага больше и где снаряды чаще ложатся. Бывает, и в землянке смерть находит. Где ждет погибель, никто не знает, кроме Аллаха.
— И все-таки буду я за ним смотреть в оба. Мой кинжал будет быстрее его подлой мысли, а пуля и подавно.
— Как же ты воевать будешь, если смотреть тебе придется и вперед, и назад?
— А я глаза на затылке выращу, а не дам своего друга шакалу на растерзание.
— Спасибо тебе, Балия. Аллах руководил мною, когда я встретил тебя в горах Хевсуретии и подарил мне Всемогущий до конца жизни единственного друга.
— Аллах твой специально дал тебе друга христианина, — сказал, хитровато улыбаясь, Балия, — чтобы он защищал тебя, молящегося, когда ты ничего, кроме далекой Мекки, не видишь и не слышишь.