– Славная парочка, – заметил Дэниел. – Что же, кетчеле, если мы решили пойти прогуляться, самое время выходить, а то появятся иные способы провести время.
Я поцеловала его мягкий шелковистый рот, а потом высвободилась из объятий. Мне нравится, как его руки автоматически прижимают меня к груди.
– Одеваемся, – сказала я и пошла в спальню.
Я выбрала черные брюки, удобные туфли, ярко-голубую шелковую блузку и черный пиджак. Если это подходит для миссис Доусон, то, может, и мне пойдет. Я взяла рюкзак – без него я из дому ни шагу – и мы вышли в прохладную темноту.
Мы сели в трамвай на Коллинс-стрит. Люблю трамваи! Особенно новенькие – те, которые с легким шелестом летят по рельсам – бесшумные и с кондиционерами. Но мне нравятся и грохоталы-старички, которые вихляют и трясутся, как танцовщицы из Лас-Вегаса. Здорово скользить сквозь поток машин в вагоне весом в девять тонн, который не уступит любому транспортному средству, кроме разве что танка, – это рождает чувство превосходства. У меня была припасена целая пачка билетов: не так-то просто на полном ходу отсчитать мелочь и попасть монеткой точно в щель кассы, такое под силу только балетным танцорам.
На этот раз нам достался скрипучий старичок-трамвай; мы с Дэниелом прокомпостировали два билета, уселись в середине вагона и стали смотреть, как мимо нас проносится ночной город. Трамвай, отдуваясь, тащился вверх по Коллинс-стрит мимо здания муниципалитета и печального памятника двум неудачникам – Берку и Уиллсу.[7] Мне нравится Коллинс-стрит. С каштанов опадали листья, и ветер гнал их под колеса машин. Вот промелькнула в белом благочестии и греческой простоте линий баптистская церковь. Трамвай торопился дальше, мимо Шотландской церкви и чинных рядов благопристойных зданий к чудовищной глыбе отеля «Австралия», где мы притормозили, пропуская поток машин, которые мчались по Спринг-стрит.
Потом, изогнувшись словно кошка, трамвай пронесся мимо Парламента – юдоли разбитых законотворческих надежд. Кроны деревьев смыкались над крышей трамвая.
– Расскажи мне про этого Кеплера, – попросила я Дэниела, чувствуя тепло его руки, которая лежала на моем бедре, отчего у меня по спине то и дело пробегала приятная дрожь.
– Это был удивительный человек, – отвечал Дэниел. – Больше всего я люблю его труд «Гармония мира».
– Поскольку у меня нет времени на то, чтобы вернуться и расспросить об этом профессора, придется тебе самому мне все растолковать, – сказала я и приготовилась слушать.
– Речь идет о музыке сфер, – начал Дэниел. – Кеплер считал, что у каждой планеты есть своя нота, и, когда планеты движутся, рождается мелодия. В космосе постоянно звучит строгая медленная фуга планет – музыка сфер.