– Стало быть, вы верите в Бога?
В моем голосе, должно быть, появилась жесткость, потому что он убрал руку и повернулся ко мне лицом.
– Приходится верить. Без этого жизнь была бы слишком беспросветной.
Я снова почувствовала печаль от того, что потеряла способность верить в Бога. – Как вам жилось в Никарагуа?
Он опять откинулся на спинку скамейки и посмотрел на море.
– По-разному. У моей семьи была большая плантация кофе рядом с Матагальпой – около шести тысяч акров и две тысячи голов скота. Мы жили в большом доме, у нас было много слуг.
– У вас еще есть там родственники? Он медленно кивнул.
– Я родом из большой католической семьи, и очень многие из тех, кого я любил, похоронены там.
Взгляд его стал печальным, он отвернулся и сделал глоток вина.
– Извините, – мягко сказала я. Он быстро улыбнулся.
– Все в порядке. Я постоянно делаю вклады в Фонд гуманитарной помощи, но это никак не стыкуется с моей жизнью здесь: с моим делом, с моими деньгами, с моей семьей. Я должен был как-то покончить с прошлым, избавиться от комплекса вины. Но вы видите – рано или поздно увидите – он все еще при мне.
Я посочувствовала ему от души, но ощутила какую-то отчужденность. Он вырос иначе, у него были другие праздники, другая религия, другой язык.
– А вы? – спросил он. – Или мне одному обнажать душу?
– Я выросла в обстановке маленькой гражданской войны, – сказала я. – Я была единственным ребенком, и мои родители много ссорились.
– Почему у них был только один ребенок?
– У моей матери было два выкидыша, а потом пришлось удалить матку. Я жалела, что у меня нет братьев и сестер, тогда на меня бы меньше давили.
– Не знаю. Я – самый младший из пятерых, но на меня давили постоянно. Я – единственный, кто не учился в колледже. Моя сестра и старший брат – юристы, другой брат – дантист, а брат, который всего на год старше меня, – оптик.
Я улыбнулась.
– Мне нравятся «паршивые овцы». Они обычно оказываются самыми интересными членами семьи.
– Это точно. Кто продолжает дело моей матери? Кто был рядом с ней, когда она была больна? Я – единственный, кто не живет в Майами, и только меня она хочет видеть.
О, нет, подумала я. Из нее, наверное, выйдет отвратительная свекровь. Будет звонить среди ночи. Вызывать его к себе по какому-нибудь пустяковому поводу. Будет ненавидеть меня за то, что я похитила ее сокровище.
– Ваш отец жив? Он покачал головой.
– Пять лет назад у него был удар. Моей матери сейчас восемьдесят один год, с ней постоянно живут слуги, и она еще довольно крепкая.
Крепкая и упрямая, – подумала я. Он повернулся ко мне.