Казалось, там еще вовсю шла война. Стрельба на улицах, толпы раненых, беженцы, кричащие женщины, бездомные дети, нищета, грязь и крысы. Повсюду были крысы, они сновали по улицам, будто весь этот город принадлежал именно им. Но в этой неразберихе было легче затеряться, смешаться с толпой таких же несчастных. Не знаю, как Курту удалось передать тебя в Миссию Красного Креста, но это получилось. Я объяснила, что ты антикоммунист, я сказала, что ты мой брат, мой умирающий брат.
В общем, тебя взяли на самолет, улетавший в военный госпиталь в Швейцарию. Бог послал мне ангела в лице молодой девушки, твоей ровесницы, сотрудницы Миссии, канадки, она говорила по-французски. Я умоляла ее присматривать за тобой, она обещала мне и даже написала свое имя и адрес. Тебя несли в самолет на носилках, ты все не приходил в сознание, я не могла даже проститься с тобой. Я шла рядом, плакала и целовала твою чуть теплую руку.
Не помню, как меня оторвали от тебя. Самолет взлетел, и жизнь моя оборвалась.
Не знаю, увидимся ли мы когда-нибудь, но никогда, никогда я не забуду ни одной минуты из тех дней, что мы были вместе. Мне бы только знать, что ты жив!
Я сказала бы тебе, что ношу под сердцем твое дитя, любимый!
Видимо, мы с ним поженимся. Собственно, это формальность. Наша сделка заключена еще в горах, она скреплена моим обещанием. Мы не уедем в Америку — в Мюнхене умирает его мать, он должен быть рядом. Каким бы злодеем ни был Курт, я благодарна ему за то, что он сделал для тебя, а значит, для меня.
Август 1945, Львов
Последнюю ночь я не спал. Какой тут, к лешему, сон? Утром нас должна отбить группа Домбровски. Если все сложится. Должно сложиться! Последние дни фортуна повернулась к нам лицом! Львовским спецам удалось обнаружить и уничтожить диверсионный лагерь в Карпатах. Но главное, о чем поведал на последнем допросе Заречный, работа с Паленым не прошла даром. Перехвачена радиограмма, которая предписывает Домбровски организовать наше похищение. Таким образом, завтра все должно решиться.
Утро было туманным, словно специально срежиссированным для кино про разведчиков, сказал бы Олежка. Кстати, сегодня увижу его. И, бог даст, Максима тоже…
Щелкнул замок камеры, конвоир рявкнул:
— Станько, на выход! Павленко, на выход!
Внутренний двор тюрьмы был прямо-таки залит молоком — фигуры конвойных едва различимы. В нескольких шагах угадывались очертания автозака, от него к дверям тюрьмы стояли в два ряда, образуя коридор, охранники, фигуры которых едва угадывались в молочной мгле.
— Первый на выход! — крикнул конвойный.