— Да.
— Тогда еще раз взгляните на это лицо.
Сташевич добросовестно посмотрел на фотографию элегантного денди с тонкими усиками, в изысканном костюме и шляпе.
— Вряд ли. Хотя. Если убрать усы.
— Да, усы у него накладные. Посмотрите вот это фото, без усов.
— Да! Это он! — Сташевич ткнул пальцем в фотографию. — Кто он?
— Это Рудольф Зингер. Он обучался в школе Отто Скорцене. А еще раньше, до войны, был известен мюнхенской полиции как налетчик и убийца. Приверженец древнегерманских культов. Есть слабое место — женщины. В интимной жизни отличается садистскими наклонностями. При задержании особо опасен.
— Что ж, вот он, как говорится, момент истины! — изрек Заречный.
— Истина вот еще в чем, — задумчиво проронил разведчик, имени которого Олегу так и не сообщили, — как мне известно, Зингер был заброшен на нашу территорию в составе группы майора Домбровски — инструктора той же школы. А там, где появляется Домбровски, там совершаются крупномасштабные диверсии! Так что группу эту нужно как можно скорее выследить и обезвредить!
— Понятно, — выдохнул Заречный. — Что ж, будем выслеживать. Нынче же ночью. Спасибо за помощь!
Неприметный мужчина встал, убрал в портфель свой замечательный блокнот, попрощался общим кивком и вышел.
— Ну, Сташевич, как ты? — обеспокоенно заговорил Заречный. — Как нога?
— Да все путем, до свадьбы заживет, как говорится, — пожал плечами Олег.
— До свадьбы — это долго. Нам бы пораньше надо. Сколько тебя доктора мариновать еще собираются?
— Кто ж их знает? Я бы хоть сегодня. Но без костылей еще не очень, это правда.
— Ну ладно…Думаю, неделя у нас в запасе есть. Так что через семь дней как хочешь, а будь готов, как юный пионер.
— Есть товарищ полковник! Эх, жизнь! Кто-то голодный на больничной шконке лежит, а кто-то в кабаке гуляет, — как бы обиженно пропел он.
— Ты того, попридержи язык, старлей! Еще не известно, что в том кабаке происходит… Хижняк там не с девушкой-незабудкой сидит, а с матерым уголовником, с убийцей.
— Это верно, беру свои слова назад. Да ведь и я не с барышнями ночую, — улыбнулся Сташевич.
Пустой графин исчез в руках официанта, на столе появился новый. Керосиновая лампа догорала. Половой заправил ее и снова поставил между мной и Паленым. С самого начала я отправился в нужник, где проглотил таблетку антидота, так что хмель на меня не действовала. Но играть пьяного нужно было натурально. Так, чтобы поверил сам товарищ Станиславский. И я старался. Уже была рассказана душещипательная история про моего папашу — зажиточного хуторянина, про мать-кормилицу, про братьев-умельцев и сестер-красавиц. Про то, как всю семью выслали проклятые коммуняки в далекую Сибирь. И только мне одному удалось выжить после лютых лишений. Верный мой кореш Паленый слушал внимательно, кивал головой, порой смахивал пьяную слезу, но пока никак не кололся на предмет банды. Правда, и не пресекал провокационных моих разговоров. Приглядывался, так сказать. И я начал новый заход.