— На этот счет можете не беспокоиться, — сказал Александр Борисович.
Актер облегченно вздохнул.
— Я вам верю. У вас удивительный дар убеждения, господин Турецкий.
— Ну, если я вас так убедил, ответьте мне еще на один вопрос.
— Задавайте.
— Вы не заметили, что в последние дни перед своим исчезновением Катя вела себя подозрительно беспокойно? Может быть, кто-то узнал о ее тайне и стал ее шантажировать?
— Шантажировать?
— Ну да, — кивнул Турецкий. — Ведь такого варианта нельзя исключать.
— Вы правы, нельзя. — Бычихин задумался и думал около минуты, затем перевел взгляд на Турецкого и сказал: — Вы знаете… а ведь она, и правда, была взволнована! Даже путала реплики на репетициях и забывала текст, а это случалось с ней крайне редко.
Турецкий подался вперед, как пес, учуявший добычу.
— Так-так, — тихо сказал он. — Дальше.
— Я не придал этому большого значения, — продолжил артист. — Вы, должно быть, слышали, что актеры — страшные эгоисты? Так вот, это полная правда. Я был занят собой и не обратил внимания на состояние Кати. Я бы и сейчас не вспомнил, если б вы не спросили…
— Она вам что-нибудь говорила?
— Пожалуй, нет. Но… — Во взгляде Бычихина замерцала догадка.
— Что? — нетерпеливо спросил Александр Борисович. — Что вы вспомнили?
— Однажды я видел, что Катя разговаривает с Прокофьевым на повышенных тонах. Это было примерно за день до ее исчезновения. Он уговаривал ее что-то сделать и очень сильно при этом горячился. Горячилась и Катя.
— О чем они говорили?
— Увы, — кисло улыбнулся Бычихин, — этого я не расслышал. Через три минуты был мой выход, и я как раз настраивался на роль. А когда я настраиваюсь на роль, остальной мир перестает для меня существовать.
Турецкий озабоченно нахмурил лоб.
— Значит, о чем они говорили, вы не слышали. Но вы подозреваете, что Прокофьев узнал о том, чем Катя занимается в свободное от работы время, и шантажировал ее?
— Я ничего не утверждаю, — сухо ответил Бычихин. — Но и ничего не отрицаю.
— И часто Прокофьев разговаривал с Катей на повышенных тонах?
— Что вы! Никогда! Он с нее пылинки сдувал. Обращался как с драгоценной китайской вазой. Даже если она была не права, он убеждал ее мягко, словно боялся, что от его громкого голоса она расколется пополам.
— Трогательная забота, — заметил Турецкий, усмехнувшись.
— А как иначе? Если б не папаша Кати, театру давно бы пришел кирдык. И потом… — Бычихин слегка замялся.
— Договаривайте, — сказал Турецкий.
— Это, конечно, всего лишь моё предположение, но мне кажется, что Прокофьев любит Катю.
— Ну, это не удивительно. Она прекрасная актриса. Ее ведь многие любят.